Почему Америка не понимает Путина

Да, говорила я, американцы были крайней возмущены, узнав, что Белый дом президента Ричарда Никсона прослушивает телефонные разговоры. И, нет, газета Washington Post не принадлежит группе капиталистов-сионистов, намеревающихся помешать политике разрядки, устроив Уотергейтский скандал. В тот день, когда Никсон ушел в отставку, я покинула Москву, так и не объяснив моим сокурсникам, что из себя представляет Америка.

В последующие четыре десятилетия, будучи сначала студенткой магистратуры, а затем профессором и политиком, я посвятила себя тому, чтобы понять, что из себя представляют Советский Союз и Россия. К сожалению, степень сосредоточенности Америки на России во многом зависит от конкретного правительства и от поветрий в научных кругах. За последнее десятилетие или около того рост интереса по отношению к Китаю и арабскому миру отодвинул Россию на второй план. В лучшем случае Россию воспринимали как одну четвертую часть акронима BRIC, причем, как наименее соблазнительную четвертую часть. Однако теперь события, связанные с Эдвардом Сноуденом, Олимпийскими играми в Сочи и кризисом на Украине породили массу разговоров о начале новой холодной войны, а также о том, как далеко Путин может зайти в своей политике «великой державы». Моя электронная и голосовая почта переполнена запросами продюсеров и репортеров, которым нужны цитаты и мнение эксперта. Почему Никита Хрущев подарил Крым Украине в 1954 году? И кем на самом деле является Владимир Путин?

Возможно, советологии, как и самого Советского Союза, больше не существует. Однако сейчас возникла острая необходимость в глубоком понимании России, особенно — мотивов и интриг Кремля. В противном случае США будут обречены снова и снова проходить циклы «перезагрузок», великих надежд на улучшение отношений с Россией и глубоких разочарований. Перезагрузка президента Обамы стала четвертой попыткой наладить отношения с Россией с момента окончания холодной войны.

Я начала свою карьеру в качестве советолога в Гарвардском университете в 1970-е годы, когда интерес к СССР был довольно велик, когда США и Советский Союз попали в ловушку отношений взаимно-гарантированного уничтожения, а студентам, изучающим советскую политику, оказывалась серьезная поддержка. Эта дисциплина возникла в коне 1940-х годов, когда Вашингтон, наконец, осознал, насколько мало ему известно о его новом противнике в холодной войне. Правительство стало выделять средства на проведение страноведческих исследований Советского Союза — а также других регионов, от Восточной Азии до Латинской Америки — потому что оно признало необходимость специальной подготовки для людей, которые должны были свести воедино понимание языка, истории, культуры, экономики и политики того или иного региона. 

Я начала свою работу в самое подходящее для этого время. Я стала преподавателем в 1980-е годы, ставшие самым благоприятным периодом для экспертов по Советскому Союзу. Рональд Рейган назвал его «империей зла». В этот период один за другим умерли трое советских лидеров (в связи с этим в Москве быстро стала популярной шутка об абонементе на государственные похороны). А затем к власти пришел энергичный и молодой Михаил Горбачев.

Я была профессором в рамках программы исследований России в университете Джорджтауна, которая ежегодно выпускала десятки студентов, изучавших русский язык и социальные науки. Многие из них позже нашли работу в самых различных отделах федерального правительства, некоторые занялись научной деятельностью, и всего один или двое ушли в бизнес. Споры о том, насколько Горбачев верил в то, что делал, и как далеко могли зайти его реформы, надолго увлекали моих коллег и внешнеполитический истеблишмент США.

В 1989 году я присутствовала на первой встрече советских и американских экспертов по вопросам Восточной Европы, которая проходила  в Москве. Советские эксперты шокировали нас, заявив, что политическая ситуация в государствах-сателлитах Восточной Европы была гораздо более неблагоприятной, чем мы полагали. Бывший советник по вопросам национальной безопасности Збигнев Бжезинский, которого в советской прессе считали самым упорным бойцом холодной войны, прочитал лекцию в московской Дипломатической академии. Ему аплодировали стоя. Тогда стало ясно, что времена меняются и меняются чрезвычайно быстро.

И когда во время своей 11-минутной речи в декабре 1991 года Горбачев объявил о том, что Советского Союза больше нет, времена изменились и для нас, экспертов по Советскому Союзу.

Многие из нас стали экспертами по России и Евразии. В моем случае это означало, что мне пришлось выбросить свои лекции по марксизму-ленинизму и по структуре Политбюро и начать рассказывать о выборах, политических партиях и общественном мнении, влияющих на внешнюю политику страны. Это также означало, что  теперь к бывшим республикам Советского Союза мы должны были относиться как к независимым государствам. Было довольно трудно понять, как Россия и ее соседи смогут избавиться от наследия советской системы.

1990-е годы стали довольно сложным десятилетием для экспертов по СССР и России. Теперь, когда советский враг остался в прошлом и на его месте зарождалась демократическая Россия со свободным рынком, зачем нужно было тратить средства правительства и различных фондов на изучение России и Евразии и оплату программ по обмену? По иронии, как только нам разрешили свободно перемещаться по России и обсуждать ранее запрещенные темы, спрос на наши знания резко упал. В Москву потянулись эксперты в области демократии и экономики, полагающие, что Россия должна превратиться в крупнейший развивающийся рынок с конкурирующими между собой политическими партиями и обширными возможностями для развития бизнеса.

Однако эти надежды очень скоро сошли на нет, и в центре множества дискуссий оказались вопросы о том, куда именно движется новая Россия, и почему там набирают силу антиамериканские настроения. Я начала работать в правительстве, в отделе политического планирования Госдепартамента США, сразу после того, как война в Косово 1999 года поставила под угрозу отношения между США и Россией. Москва утверждала, что Вашингтон игнорирует российские интересы и пытается разрушить ее отношения с ее традиционным союзником (в данном случае — с Сербией). Высказывания тех времен очень похожи на то, что мы слышим сегодня. Попыткам администрации Клинтона перезагрузить отношения с Россией пришел конец.

Когда к власти пришла администрация Джорджа Буша-младшего, она также попыталась восстановить отношения с Москвой. В Госдепартаменте мы занимались разработкой плана, согласно которому Россия могла стать членом НАТО, в надежде сделать Россию частью европейской системы безопасности — то есть той системы, которую она пытается разрушить своим вторжением в Крым. Спустя несколько довольно многообещающих месяцев, когда Россия оказала поддержку США в Афганистане, эта перезагрузка отношений также потерпела неудачу в связи с началом войны в Ираке и революциями в Грузии в 2003 году и на Украине в 2004 году — народными движениями, сумевшими свергнуть прежние правительства и решительно настроенными вступить в новую эпоху демократии.

Кремль полагал, что в обмен на его поддержку США после терактов 11 сентября 2001 года Вашингтон признает то, что Москва считала своей «сферой привилегированных интересов» на постсоветском пространстве. Тогда, как и сегодня, Кремль почувствовал себя преданным, поскольку США решили поддержать те украинские партии, которые добивались более тесных связей с Западом. То есть в постсоветском регионе существует огромное множество сложностей, как мы уже убедились в ходе украинских кризисов 2004 и 2014 годов, в то время как экспертов по России в правительстве и научных кругах осталось довольно мало.

Отчасти в этом виноваты научные круги, которые перестали заниматься страноведческими исследованиями и потеряли источники финансирования. Вместо того, чтобы попытаться понять культуру и историю России и ее соседей, многие политологи переключились на обработку цифровой информации и абстрактные модели, которые не имеют практически никакого отношения к реальному миру политики. Сегодня только самый отважный и увлеченный докторант, желающий работать в сфере науки, захочет стать экспертом по России. Но часть вины также лежит и на фондах, которые сегодня крайне редко финансируют исследования в области страноведения.

Несмотря на то, что холодная война осталась далеко в прошлом, новая Россия временами напоминает прежнюю Россию, поэтому нам до сих пор требуются навыки кремлинологии, которые мы получили несколько десятилетий назад, чтобы выяснить конечные цели Путина на Украине, к примеру. Нам нужны высококвалифицированные специалисты, если мы не хотим перетекать из одного кризиса в другой. У нас есть возможность подготовить новое поколение ученых, способных составить глубокое и подробное представление о современной России, и сегодня для этого у нас есть гораздо больше средств и инструментов, чем несколько десятилетий назад.

Моим научным руководителем в Гарварде был Адам Улам (Adam Ulam), блестящий знаток советской внешней политики, который проводил все свои исследования, сидя в своем кабинете в Кембридже и пытаясь проникнуть в мотивы кремлевских чиновников. Когда в 1986 году произошла авария на Чернобыльской АЭС, я была в Москве, и один западный репортер позвонил мне и спросил: «Что об этом думают люди на улицах?» Я ответила, что такого понятия, как «люди на улицах», здесь просто не существует — по крайней мере, в том виде, в каком мы привыкли его воспринимать. Людям на улицах никто ничего не сказал об аварии, и даже если бы они об этом узнали, они не посмели бы обсуждать эту тему с незнакомыми американцами.

Сегодня мы получили возможность часами беседовать с Путиным, что лично я делаю каждый год на протяжении последнего десятилетия, и задавать ему самые разные вопросы. Сегодня мы получили возможность узнавать мнения российских мужчин и женщин из самых разных слоев общества.

Нам предстоит провести большую работу. В своей новой книге я рассказываю о том, как разрушавшиеся с момента окончания холодной войны отношения между США и Россией могут объясняться фундаментально противоположными мировоззрениями и ожиданиями этих двух стран, начиная с 1991 года. На самом деле истоки крымского кризиса относятся к распаду Советского Союза, в ходе которого республики стали независимыми государствами с границами, когда-то прочерченными Сталиным. Большей части российского населения было чрезвычайно трудно признать, что Украина стала независимым государством и что Крым, входивший в состав российских территорий с 1783 года, достался Украине из-за прихоти Хрущева. В 2008 году в беседе с Бушем Путин даже сказал, что Украина — это на самом деле не государство.

Давайте на некоторое время забудем о перезагрузках. Если мы не сможем эффективно справиться с нынешним кризисом и помешать ему перейти в более опасную фазу, нам будет гораздо сложнее сконцентрироваться на конкретных областях, в которых у России и США есть сходные интересы: Иран, Сирия, Афганистан и Арктика. Когда кризис на Украине завершится и эксперты по России, подобные мне, исчезнут с телевизионных экранов, у нас все-таки останется возможность развивать отношения с Россией — отношения, основанные не на перезагрузках, а на реализме. 

И когда наступит это время, можем ли мы надеяться, что в американских университетах и правительстве еще останутся люди, обладающие достаточными знаниями, интересом и желанием заниматься изучением России? Если мы не посвятим себя воспитанию нового поколения экспертов, изучающих нашего бывшего врага, а в будущем — потенциального партнера — мы окажемся неготовыми к тому, чтобы налаживать отношения с постпутинской Россией со всеми ее рисками, опасностями и одновременно новыми возможностями. 

Анджела Стент является руководителем Центра изучения Евразии, России и Восточной Европы при университете Джорджтауна и автором книги «The Limits of Partnership: U.S.-Russian Relations in the Twenty-First Century» («Границы партнерства: российско-американские отношения в 21 веке»).

Перевод: ИноСМИ