Шпионский полет черного «У-2»

1 мая 1960 года над территорией Советского Союза был сбит аме­риканский шпионский самолет «У-2», пилотируемый Фрэнсисом Гарри Пауэрсом. Провокационный полет, осуществленный по широкой про­грамме разведывательных действий против СССР, показал всему ми­ру истинное лицо Вашингтона, не перестававшего тогда, как и сейчас, твердить на словах о своем стремлении к миру, к улучшению отноше­ний с Советским Союзом, а на деле добиваться военного превосход­ства и готовиться к ядерной войне. Эта провокация привела к торпедированию совещания на высшем уровне СССР, США, Великобрита­нии и Франции в Париже, а также к срыву визита президента США в СССР и росту международной напряженности.

30 апреля 1960 года. Ничто не предвещает катастрофу. В такую ти­хую субботу день президента США Дуайта Эйзенхауэра обычно начинал­ся, когда первые лучи солнца проби­вались сквозь цветастые шторы в спальне на втором этаже Белого дома. Камердинер — чернокожий сержант по имени Джон Моуни, освобождав­ший генерала от военного облачения во время службы в Алжире, Лондоне и Франкфурте-на-Майне, Нью-Йорке и Париже,— стучал в дверь. Прези­дент, розовый от сна, со взлохмачен­ными седыми волосами, обычно кри­чал: «О’кей!» и тянулся за халатом.

Вскоре он уже вошел в бледно-зеле­ный Овальный кабинет и уселся за стол из розового дерева. Появился по­мощник, генерал Эндрю Гудпейстер, с утренней сводкой разведывательных данных. Он напомнил президенту о деле настолько секретном, что о нем были осведомлены лишь два высоко­поставленных сотрудника аппарата Белого дома: в Западном Пакистане пилот ЦРУ ждет приказа отправиться в 9-часовой полет до Норвегии через территорию Союза Советских Социа­листических Республик.

Эйзенхауэр всегда неохотно согла­шался на нарушение советского воз­душного пространства. В частных бе­седах он говорил: «Если они (Совет­ский Союз. — Ред.) совершат подоб­ное в отношении нас, может вспых­нуть ядерная война». Но к 1959 году заместитель директора ЦРУ Ричард Биссел, «отец» программы «У-2», до­ложил, что эти черные самолеты со­бирают немалый процент «наших са­мых важных разведданных о Совет­ском Союзе».

В ноябре 1954 года Эйзенхауэр разрешил ЦРУ израсходовать 35 мил­лионов долларов на создание высот­ного самолета, способного пересекать территорию Советского Союза «без риска быть сбитым». За период с ию­ля 1956 по 1 мая 1960 года он лично отдавал секретный приказ на каждый полет самолетов «У-2» в глубь России и следил за выполнением заданий.

С самого начала развертывания этой программы Эйзенхауэр опасался, как бы русские однажды не воспри­няли полет «У-2» «предвестником на­падения США».

Президент дает «добро»

Весной 1960 года президент как никогда неохотно соглашался на по­добные акции. Прошло 4 года с мо­мента начала полетов, и увеличился риск, что самолет собьют. Летом 1959 года президент направил Н. С. Хру­щеву приглашение совершить визит в США — первый за всю историю ви­зит в эту страну главы Советского правительства. Поездка, состоявшаяся в сентябре, оказала положительное воздействие на советско-американские отношения. А сейчас, всего через две недели, Эйзенхауэру предстояло встретиться с главой Советского пра­вительства в Париже на совещании в верхах, на котором должны были при­сутствовать также руководители Ве­ликобритании и Франции. В июне же Эйзенхауэр должен был отправиться с ответным визитом в Советский Со­юз, где ему планировалось оказать самый радушный прием.

Открывалась реальная возможность заключения Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в атмос­фере, в космическом пространстве и под водой, который в случае подписа­ния стал бы первым крупным согла­шением в области ограничения воору­жений за весь период «холодной вой­ны». В узком кругу Эйзенхауэр гово­рил помощникам, что он «полон реши­мости» достичь этой договоренности. С тех пор как он стал президентом в 1953 году, главным стремлением Эйзенхауэра было улучшение амери­кано-советских отношений (деклари­руемое главным образом на словах, дела же зачастую говорили о проти­воположном. — Ред.). Он сказал прези­денту Франции Шарлю де Голлю: «Каким прекрасным уходом со сце­ны было бы для меня… заключение соглашения между Востоком и Запа­дом!».

Тем не менее 9 апреля 1960 года президент снова отправил «У-2» в глубь России. ЦРУ требовало еще од­ного полета. Эйзенхауэр дал «добро», но, учитывая приближающуюся встре­чу в Париже, ограничил срок выле­та — в пределах двух недель.

Еще в феврале он заявил в кон­сультативном совете по разведыва­тельной деятельности: «Если один из этих самолетов будет потерян в мо­мент, когда мы будем заняты пере­говорами, меня тем самым могут ли­шить возможности предпринять эф­фективные действия». Президент ска­зал, что в преддверии парижского со­вещания в верхах надо постараться не «развеять» его репутацию честно­го человека, — особенно учитывая, что разразится большой скандал, если са­молет рухнет на землю (на территории Советского Союза. — Ред.).

Две недели облака и метели за­крывали видимость на большей части намеченного маршрута над Советским Союзом. Биссел попросил еще не­сколько дней. Эйзенхауэр дал согла­сие с условием, что «подобные опера­ции не будут проводиться после 1 мая». К этому моменту, в последний день апреля, летчик «У-2» в Запад­ном Пакистане все еще ждал коман­ды на вылет. Если не удастся старто­вать завтра, 1 мая, полет придется отложить по меньшей мере до оконча­ния совещания в верхах.

Субботний вечер. Эйзенхауэр вме­сте с женой Мэми, сыном Джоном, фактически помощником президента, женой Джона Барбарой и четырьмя внуками сел ужинать в Кэмп-Дэвиде (загородная резиденция президента. — Ред.). Затем они смотрели фильм. Си­дя вместе со своими близкими в за­темненной комнате, освещаемой лишь игравшими на лицах бликами от экра­на, 69-летний президент думал о 9 оставшихся месяцах своего пребыва­ния в Белом доме, которые должны были стать вершиной его долгой карь­еры: советско-американские догово­ренности в Париже, большая поездка по Советскому Союзу и, как он ожи­дал, победа республиканской партии на выборах в ноябре, призванная сим­волизировать одобрение его президент­ства народом США.

Тогда он не мог знать, что осуще­ствление всех этих надежд в большой степени зависело от судьбы молодого летчика, имени которого он никогда не слышал и который в это время ворочался на своей койке в душном ан­гаре в Западном Пакистане.

 «Боже, в меня попали!»

В Пакистане уже наступило воскресенье 1 мая. В крошечной тюрьме ангара в Пешаваре в 2 часа ночи Фрэнсис Гарри Пауэрс поднялся с койки и собрался с духом. Предсто­яло пролететь шесть с лишним тысяч километров до аэродрома Вуде в Нор­вегии, пересекая сушу СССР.

Натягивая комбинезон, он услы­шал: «Возьмешь серебряный дол­лар?» С виду обыкновенная монета с колечком, чтобы носить на цепочке для ключей. Но внутри, между двумя половинами «монеты», была спрятана булавка со смертельным ядом.

Как позднее рассказывал замести­тель директора ЦРУ Биссел, пило­там «У-2» «настоятельно советова­ли, но не приказывали» убивать себя в случае, если они вдруг окажутся в руках русских. Пауэрс сунул «моне­ту» в карман.

В ЦРУ не тревожились о том, суме­ет ли пилот «У-2» пережить катаст­рофу. Самолет был настолько хрупок, что при атаке на него, скорее всего, должен был развалиться на куски. Перед каждым полетом в СССР за спиной сиденья летчика помещали за­ряд взрывчатого вещества. Пилота каждый раз предупреждали, что в чрезвычайной ситуации он должен включить взрывной механизм перед тем, как катапультироваться, говори­ли, что после переброса рычагов двух переключателей в его распоряжении останется 70 секунд, чтобы до взры­ва успеть покинуть самолет. Кое-кто полагал, однако, что на деле интервал был короче, а некоторые подозревали, что никакой задержки взрыва вообще не предусматривалось и стоит только перекинуть тумблер второго переклю­чателя, как бомба превратит в пыль не только самолет и его оборудование, но и самого летчика.

В 5 часов 20 минут утра, сунув пачку сигарет «Кент» в карман, Пау­эрс привязался ремнями к спинке си­денья в кабине «У-2». Чтобы нельзя было установить государственную принадлежность самолета, на его чер­ной обшивке и серебряном комбине­зоне летчика не было никаких опозна­вательных знаков.

В 6 часов 26 минут был дан сигнал к старту. Летчик надвинул пластмас­совый фонарь кабины. Взревел двига­тель, и самолет рванулся вверх по не­забываемой параболе, столь крутой, что первые пилоты «У-2» опасались, что их самолет перевернется. С одной стороны лежал Китай во всем блеске рассвета, с другой — из темноты но­чи появлялись Афганистан и Иран. В считанные минуты самолет взмыл на высоту более 18 тысяч метров… Вско­ре он приблизился к воздушной гра­нице Советского Союза. Чтобы инфор­мировать коллег в Пакистане, радио использовать было нельзя: это могло насторожить русских. Вместо этого летчик передал два щелчка. Пешавар ответил одним щелчком: продолжайте полет в соответствии с планом.

Фрэнк Пауэрс глядел в по-ночному темно-синее небо стратосферы, знако­мое лишь узкому братству пилотов, и то включал, то выключал фотоаппа­раты. Он уже проник примерно на две тысячи километров в глубь Со­ветского Союза. Дальше по курсу ле­жал Свердловск. Как позднее расска­зывал Пауэрс, он включил фотоаппа­раты и другую разведывательную аппаратуру и повернул на 90 градусов к юго-западной границе города. Те­перь он пролетел уже более полови­ны намеченного маршрута. В Вашинг­тоне было воскресенье, 1 час 53 ми­нуты. Часы в Москве показывали 8 часов 53 минуты утра.

Внезапно Пауэрс услышал глухой звук удара. Самолет дернулся, и оран­жевая вспышка озарила кабину и не­бо. Отброшенный назад, он восклик­нул: «Боже, в меня попали!»

Пауэрс схватился левой рукой за ручку дросселя, правой держась за штурвал. Самолет клюнул носом. Силь­ные удары сотрясали машину, бро­сая пилота по кабине. Крылья оторва­лись. Задрав нос к небесам, изуродо­ванный фюзеляж штопором шел к земле.

Тумблеры взрывного устройства! Как вспоминал позднее Пауэрс, он потянулся к ним, а потом раздумал: сначала надо занять положение, необ­ходимое для катапультирования. Лет­чик лежал в кресле так низко, что ис­пугался, как бы при выбросе из само­лета ему не оторвало ноги металличе­скими салазками фонаря над головой. С трудом попал пятками в крепления для ног у сиденья, но никак не мог подняться выше на кресле. Пауэрс уже начал паниковать, когда вдруг понял, что может просто вылезти из кабины.

Позднее при допросе он показал, что намеревался перекинуть тумбле­ры выключателей взрывного устрой­ства, когда центробежная сила напо­ловину вырвала его из кабины. Он подумал: «Раз так, надо спасаться са­мому». Изворачиваясь, он, должно быть, оторвал кислородные шланги, потому что неожиданно почувствовал себя свободным. Над головой расцвел бело-оранжевый парашют. Через не­которое время Пауэрс откинул лице­вой щиток, и свежий воздух наполнил легкие. Видно было, как неслись вниз обломки его самолета.

А как насчет «серебряного долла­ра»? Он отвинтил колечко, выбросил обе половинки «монеты» и на всякий случай сунул булавку в карман.

Быстро снижаясь, он приземлялся в опасной близости от линии электро­передачи. Земля неслась ему навстре­чу.

Фрэнсис Гарри Пауэрс считал себя летчиком, а не шпионом. Но ЦРУ снабдило его аварийным сна­ряжением, от которого не отказал­ся бы и Джеймс Бонд. Сюда входи­ли не только печально знаменитые самоубийственная булавка и взрыв­ное устройство для уничтожения самолета, но и специальный писто­лет с глушителем, сигнальные ра­кеты, аптечка, охотничьи принад­лежности и большой шелковый лоскут с надписью на 14 языках: «Я не желаю вам зла. Если вы по­можете мне, получите вознаграж­дение», «Вознаграждение» включа­ло 7 тысяч 500 рублей, жен­ские кольца и золотые часы.

Схваченный под Свердловском, Пауэрс в срочном порядке был от­правлен на самолете в Москву. Там его допросили. Пауэрса встре­вожили некоторые вопросы: «Поче­му полет был осуществлен накану­не встречи в верхах? Было ли это намеренной попыткой сорвать пе­реговоры?»

В августе 1960 года пилота сби­того «У-2» вывели на авансцену, устроив в Колонном зале Дома со­юзов самый громкий показатель­ный процесс за весь период «холодной войны». Всю оставшуюся жизнь Пауэрса преследовали ска­занные им на суде слова о том, что он «глубоко раскаивается и искрен­не сожалеет», что полетел в Рос­сию 1 мая. Через некоторое время Пауэрса обменяли на советского разведчика Рудольфа Абеля.

После продолжительных рас­спросов в ЦРУ Пауэрсу разреши­ли устроиться на работу в фирму «Локхид» в качестве летчика-испытателя самолетов «У-2». В 1970 году после того, как он написал книгу воспоминаний «Операция «Озерфлайт» (переводится как «Пролет над чужой террито­рией».— Ред.), вызвавшую неудо­вольствие многих руководителей разведки США, Пауэрса уволили. Не имея возможности получить ра­боту в американской гражданской авиации, он нанялся пилотом в ра­диотелекомпанию в Лос-Ангжелесе и погиб, когда в августе 1977 года разбился его вертолет.

Ложь, санкционированная Белым домом

В гостинице «Уолдорф-Астория» в Нью-Йорке директор ЦРУ Аллен Даллес вкушал воскресный завтрак в обществе двух с половиной тысяч со­трудников полицейского управления Нью-Йорка, которые восхваляли его «заслуги перед государством и пре­данность христианским идеалам». Ди­ректор ЦРУ еще не знал, что «У-2» сбит, но его люди в Вашингтоне уже догадались об этом. Сотрудники ЦРУ на аэродроме Вуде в Норвегии сооб­щили в Вашингтон, что самолета нет.

Гудпейстер проводил воскресенье с семьей в Александрии, когда позво­нили из ЦРУ. Гудпейстер связался с президентом, который стрелял по та­релочкам в Кэмп-Дэвиде: «Один из наших разведывательных самолетов, совершавший запланированный полет, не прибыл в назначенный срок и, воз­можно, потерян». Именно этих слов больше всего боялся Эйзенхауэр с са­мого начала осуществления програм­мы полетов «У-2».

Президент сел в свой вертолет. Подлетая к Белому дому, он смотрел вниз на поля и дома фермеров Мэри­ленда. Как-то давно он сказал помощ­никам: «Если один из этих самолетов собьют, все обрушится на мою голо­ву. Мне здорово достанется. Заварит­ся каша, которую расхлебывать будет весь мир».

Что делать? Конечно, было бы сов­сем некрасиво со стороны Америки полностью отвергнуть ожидаемые те­перь от Советского Союза обвинения в воздушном шпионаже. Однако пре­зидента утешило, что его правитель­ство вполне правдоподобно могло от­рицать факт намеренного нарушения советской границы. Руководители ЦРУ и члены комитета начальников штабов не раз уверяли его, что рус­ские «никак не смогут» захватить лет­чика живым.

Утром в понедельник 2 мая Гудпейетер вошел в Овальный кабинет и сообщил президенту, что о пилоте «У-2» до сих пор нет никаких сведе­ний. Сотрудник ЦРУ принес проект  «легенды». Предполагалось заявить, что летчик метеослужбы на самолете «У-2», базировавшемся в Турции, про­пал без вести, предварительно сооб­щив по радио о неполадках в системе снабжения кислородом.

Президент прочитал представлен­ный документ. Многие годы потом не­которые из его помощников упорно отрицали, что он читал и одобрил предложенную версию. Но он дейст­вительно кивнул в знак согласия и вернул бумагу Гудпейстеру для пере­дачи Национальному управлению по аэронавтике и исследованиям косми­ческого пространства (НАСА), кото­рому надлежало сделать заявление.

В мае и июне 1960 года сенат­ский комитет по иностранным де­лам провел за закрытыми дверями расследование дела «У-2». Ричард Хелмс, занимавший позднее пост директора ЦРУ (в 1966—1973 го­дах), присутствовал на этих слуша­ниях в качестве представителя Центрального разведывательного управления. В интервью с автором книги «1 мая» Хелмс заявил: «Это был далеко не первый случай, ко­гда официальные лица лжесвидетельствовали, чтобы оградить пре­зидента от лишних неприятнос­тей».

Полная стенограмма секретных слушаний по «У-2» была обнародо­вана лишь недавно. Она показыва­ет, что на вопрос председателя ко­митета сенатора Уильяма Фулбрайта, был ли «когда-нибудь период», когда Эйзенхауэр давал санкцию на каждый полет «У-2», госсекре­тарь К. Гертер ответил: «Это никогда не доходило до президента». Однако на деле с самого начала осуществления этой разведыва­тельной программы Эйзенхауэр лично утверждал планы разведы­вательных полетов «У-2». У него на столе раскладывались карты с маршрутами, и представители ЦРУ объясняли ему и государственному секретарю, каким образом нацио­нальная безопасность зависела от очередного полета в глубь России. Часто после полета аэрофотосним­ки доставлялись в Белый дом для просмотра президентом.

В ЦРУ один из сотрудников слы­шал, как Р. Биссел уверял Аллена Даллеса и других руководителей ЦРУ, что пилот «У-2» «никоим обра­зом» не мог выжить в случае ава­рии самолета.

Сенсационное сообщение о том, что самолет «У-2» сбит в советском воз­душном пространстве, и широкая кам­пания критики Соединенных Штатов прижали бы американцев к стене. Негодование, которое должно было бы охватить советскую общественность и весь советский народ в целом, могло бы даже поставить под сомнение воз­можность проведения парижской встречи в верхах и привести к реэскалации «холодной войны» (что отве­чало намерениям агрессивных, мили­таристских кругов США. — Ред.)

 Москва обвиняет…

Утром 5 мая в Большом Кремлевском дворце открылась сес­сия Верховного Совета СССР. Пред­седатель Совета Министров СССР сказал: «Как вы знаете, 16 мая в Па­риже состоится встреча руководите­лей четырех держав — Советского Со­юза, Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Франции». По его словам, успех встречи необходим, «чтобы заложить прочные основы ми­ра и обеспечить мирное сосущество­вание государств с различным соци­альным строем», но есть основания для тревоги. «Товарищи депутаты! — сказал он.— По поручению Советско­го правительства я должен сообщить вам об агрессивных действиях, имев­ших место за последние недели со стороны Соединенных Штатов Аме­рики против Советского Союза…

Соединенные Штаты Америки по­сылали свои самолеты, которые пере­секали наши государственные грани­цы и вторгались в пределы Советско­го Союза… Предпоследний агрессив­ный акт был совершен Соединенными Штатами Америки 9 апреля 1960 го­да… Американской военщине, види­мо, как это было в случае 9 апреля, понравилась безнаказанность, и они решили повторить агрессивный акт. Для этого был выбран самый торже­ственный для нашего народа и трудя­щихся всех стран день 1 Мая…

В этот день ранним утром, в 5 ча­сов 36 минут (по московскому време­ни), американский самолет пересек нашу границу и продолжал полет в глубь Советской страны… Самолет был сбит».

Оглушительный гром аплодисмен­тов.

«Возникает вопрос: кто же послал этот самолет, вторгшийся в пределы Советского Союза? Был ли он послан с санкции главнокомандующего воору­женными силами Соединенных Шта­тов Америки, которым, как известно, является президент, или же этот аг­рессивный акт был совершен милита­ристами из Пентагона без ведома пре­зидента?» Глава Советского прави­тельства заявил, что эти действия на­правлены на то, чтобы не допустить договоренности по спорным вопросам на парижском совещании в верхах.

Затем он сказал: «Мы обращаемся к народу Соединенных Штатов Аме­рики и заявляем, что, несмотря на аг­рессивные действия, которые были предприняты по отношению к нашей стране, мы не забыли тех дружеских встреч, которые имели в дни визита в Америку. Я и сейчас глубоко верю, что американский народ за исключе­нием определенных империалистиче­ских, монополистических кругов хо­чет мира и хочет дружбы с Советским Союзом. И мы тем же отвечаем амери­канцам».

 …Вашингтон изворачивается

В Вашингтоне в это время было 7 часов утра, четверг. Члены и со­трудники аппарата Совета националь­ной безопасности бежали к вертолет­ным площадкам в федеральном окру­ге Колумбия, в штатах Мэриленд и Вирджиния: шла давно запланирован­ная репетиция действий на случай разрушения Вашингтона в результате ядерного нападения. Они летели в Хай-Пойнт, сверхсекретный командный пункт в Голубых горах Вирджи­нии.

Там им были прочитаны две лек­ции по истории создания советских и американских ракет дальнего дейст­вия. Во время лекции Гудпейстера вызвали к телефону, который невозможно было подслушивать. Зво­нил Джеймс Хэгерти, пресс-секре­тарь президента. Он сообщил о вы­ступлении в Москве: корреспонденты уже «ломают двери в Белом доме». Что им сказать? Гудпейстер тихо до­ложил президенту, который тоже был в Хай-Пойнте, и попросил Хэгерти подождать.

Эйзенхауэр предложил руководя­щим сотрудникам госдепартамента, министерства обороны и ЦРУ пройти вместе с ним в соседнюю комнату. Кто-то сказал, что необходимо сразу отвергнуть обвинения. Президент не согласился:           пресс-релиз НАСА уже достаточно все объяснил. Но многие из присутствующих выразили мнение, что молчание будет истолковано как знак согласия с заявлением Москвы. Эйзенхауэр уступил и поручил испол­няющему обязанности государствен­ного секретаря Д. Диллону составить проект заявления.

В 11 часов 23 минуты президент вернулся в Белый дом. В Овальный кабинет к Эйзенхауэру и Гудпейстеру вошел взволнованный Хэгерти: обви­нения советского руководителя стали такой огромной сенсацией, что прези­дент должен выступить перед журна­листами немедленно.

От этого предложения у Гудпейстера мурашки забегали по коже. Если американское правительство намере­но выступить с заведомой ложью, президента следует держать от нее как можно дальше. Эйзенхауэр отка­зался встретиться с представителями печати, но согласился с опубликовани­ем заявлений по «У-2» как НАСА, так и государственного департамента.

На пятом этаже государственного департамента Дуглас Диллон быстро писал, прижав трубку к уху. На дру­гом конце линии — в ЦРУ — нахо­дился Аллен Даллес. Оба понимали, что чем меньше будет сказано, тем лучше. Кончив писать, Диллон пе­редал составленный проект заявле­ния Линкольну Уайту, офици­альному представителю госдепарта­мента. В 12 часов 45 минут Уайт встретился с репортерами и вслух прочитал следующее: «Госдепарта­мент был информирован руководством НАСА, что, как и было объявлено 3 мая, 1 мая пропал без вести метеоро­логический самолет, базировавшийся в Адане, Турция, и пилотируемый гражданским лицом… Господин Хру­щев объявил, что американский само­лет был сбит в этот день над терри­торией СССР. Возможно, это был пропавший самолет».

В течение последующих двух дней Биссел снабдил НАСА подробными данными для «легенды» по «У-2» в форме вопросов и ответов.

Официальный представитель НАСА Уолтер Бонни оформил мате­риал Биссела в виде заявления. В 13 часов 30 минут он вышел к пред­ставителям печати. Страшась необхо­димости лгать репортерам, которые любили его и доверяли ему, он, глубоко вздохнув, начал:

«Один из научно-исследовательских самолетов «У-2», использовавшихся НАСА с 1956 года в рамках продол­жающейся программы изучения мете­орологических условий, связанных с порывистыми ветрами на больших вы­сотах, пропал без вести примерно в 9 часов утра по местному времени в воскресенье, когда летчик сообщил о трудностях с кислородом, находясь над районом озера Ван в Турции». Длина запланированного маршрута: 2500 километров. Продолжительность полета: 3 часа 45 минут. Последний раз связь с пилотом была установле­на, когда он направлялся на северо-восток. Максимальная высота: 13 ты­сяч 500 метров. Задание: сбор инфор­мации по «турбулентности при ясной погоде, облакам конвекции, разрывам ветра, струйным течениям и таким широко распространенным явлениям погоды, как тайфуны…»

Бонни продолжал чтение, нагро­мождая одну подробность на другую.

Когда Дуглас Диллон прочитал за­явление НАСА, он ужаснулся. Он знал, что НАСА собирается высту­пить с более подробным заявлением, но не предполагал, что оно будет со­держать так много данных, которые русским очень легко опровергнуть. «Это было абсолютно безумное заяв­ление,— говорил он потом,— потому что мы знали, что русские на нем нас поймают за руку».

В Москве был вечер четверга. По­сол США в СССР Ллуэллин Томпсон направил телеграмму целью не дать своим коллегам в Вашингтоне прийти к мнению, будто Советский Союз отказался от участия в парижском со­вещании в верхах: «Слушая выступ­ление в Верховном Совете, я сделал вывод, что оно было тщательно проду­мано, чтобы не — повторяю, не — хлопнуть дверью».

У позорного столба

Суббота 7 мая. Закрытие сессии Верховного Совета СССР. Выступает глава советского правительства: «То­варищи депутаты! Агрессивный акт, совершенный американской авиацией в отношении Советского Союза, вы­звал справедливое возмущение де­путатов и всего советского народа».

Он зачитал наиболее «красочные» отрывки из заявлений госдепартамен­та и НАСА. Потом «бросил бомбу»: «Товарищи, я должен вам рассказать один секрет. Когда я доклад делал, то умышленно не сказал, что летчик жив и здоров, а части самолета нахо­дятся у нас… Зовут этого летчика Фрэнсис Гарри Пауэрс». Далее было сообщено, что, выполняя приказ, Пау­эрс летел по предписанному маршру­ту, включая и выключая шпионскую аппаратуру для сбора информации о Советском Союзе, до того самого мо­мента, когда его пиратский полет в глубь Советского Союза не был пре­сечен. «Вот, смотрите, снимок этих аэродромов. Вот две белые линии. Это ряды наших истребителей. …Я вполне допускаю, что прези­дент ничего не знал о том, что само­лет посылался в пределы Советского Союза и не вернулся. Но ведь это должно нас насторожить еще боль­ше»,— продолжал глава Советского правительства.

«…Когда военщина начинает распо­ряжаться сама… это может привести к катастрофическим последствиям».

Томпсон телеграфировал в Вашинг­тон из Москвы: «Они сами сформу­лировали дилемму, стоящую перед на­ми. Следует ли нам отрицать, что президент действительно знал об этой акции?»

Гудпейстер позвонил Эйзенхауэру в Геттисберг. Там жил сын президен­та с семьей, всего в миле от до­ма, куда президент приезжал иа вы­ходные и где вскоре ему предстояло коротать дни в отставке. «Они взяли летчика живым», — сообщил Гудпей­стер. Реакция президента на известие: «Невероятно».

Итак, Советский Союз располагает доказательствами того, что адми­нистрация США намеренно пошла на нарушение советского воздушного про­странства, шпионила за Советским Союзом и несколько раз лгала об этом всему миру.

 Трудные дни «любимца богов»

Нужно было как-то ответить на выступление в Верховном Совете, осо­бенно выраженную там «готовность верить» тому, что ЦРУ и Пентагон послали «У-2» в Россию без ведома президента. Москва явно открывала ему аварийный люк для спасения. Ес­ли Эйзенхауэр воспользуется им, под­держав версию, парижское совещание состоится.

Но это создало бы другие пробле­мы. Что подумает мир? Выходит, аме­риканский президент столь плохо контролирует собственную админист­рацию, что подчиненные могут без его ведома засылать самолеты в Россию, совершая акцию, которая теоретиче­ски может вызвать войну? А спаси­тельный люк может обернуться ло­вушкой: если Эйзенхауэр сложит с се­бя ответственность за инцидент с «У-2», Москва может предъявить но­вые доказательства того, что президент сам лжет.

Таким образом, Эйзенхауэр оказал­ся перед выбором: предстать перед миром в качестве руководителя, чье правительство способно случайно спро­воцировать войну, или во всеуслыша­ние заявить, что это он дал указание послать «У-2», и стать, таким образом, первым в истории американским пре­зидентом, публично признавшим, что его правительство занимается шпио­нажем.

А ведь его постоянно заверяли, что ему не придется стоять перед подоб­ной дилеммой. Эйзенхауэр вполне мог задать вопрос: как же получилось, что «этот чертов самолет» разбился, а пи­лот остался жив? Теперь ему пред­стояло покинуть Белый дом после, возможно, самого горького разочаро­вания своей жизни, как будто боги, любимцем которых он всегда был, не­ожиданно решили заставить его рас­платиться за все оказанные ему в прошлом милости…

В Вашингтоне Аллен Даллес в частном порядке предложил уйти в отставку: президент тогда мог бы за­явить всему миру, что директор ЦРУ уволен за превышение полномочий. «Это последнее, чего хотел бы прези­дент, — сказал Гудпейстер. — Прези­дент не привык искать козлов отпу­щения».

Государственный секретарь Гертер только что вернулся из Европы. Те­перь, когда они знали, что шпионское снаряжение сохранилось после ава­рии, а пилот «У-2» жив, рассказывал позднее он, «нам нужно было при­нять решение: продолжать ли лгать, или все же сказать правду?»

Гертер предложил выступить с за­явлением, которое частично отражало бы истину, а частично не соответст­вовало бы действительности. Надо было признать, что Соединенные Шта­ты посылали самолеты со шпионски­ми заданиями в течение 4 лет вдоль советской границы и что, «возможно», один самолет «У-2» залетел в совет­ское воздушное пространство, но от­рицать, что это вторжение было санк­ционировано Вашингтоном. Это, мо­жет быть, удовлетворило бы Москву и вывело бы президента из-под удара.

Информированный о предложении, Эйзенхауэр подумал, что это «может оказаться ошибкой», но согласился, что «стоит попробовать». В седьмом часу вечера Уайт зачитал репортерам в госдепартаменте новое заявление.

Воскресенье 8 мая. Утренние газе­ты выразили изумление и возмуще­ние. В «Нью-Йорк геральд трибюн» Уолтер Липпман писал: «Отрицая, что она санкционировала полет, админист­рация уходит от ответственности под предлогом некомпетентности».

Эйзенхауэр, находившийся в Гет­тисберге, всем существом своим вос­ставал против нового заявления. Его раздражала необходимость хранить молчание. Его не терзали муки совес­ти из-за того, что ему пришлось лгать ради своей страны (тезис «лгать ради своей страны» — в высшей степени сомнительный, о чем, в частности, сви­детельствует история шпионского ин­цидента.— Ред.). Но Москва могла представить неопровержимые доказа­тельства того, что президент действи­тельно санкционировал первомайский полет. Любой журналист мог бы использовать утечку информации от кого-нибудь, кто знал, что президент утверждал план каждого полета «У-2». Тогда Эйзенхауэр утратил бы доверие навсегда.

Президент позвонил Гертеру и дал указание выступить с новым заявле­нием.

В Вашингтоне госдепартамент объ­явил, что Эйзенхауэр лично санкцио­нировал полеты «У-2». Из заявления следовало, что полеты могут продол­жаться.

Выставка в Центральном парке культуры и отдыха им. М. Горького

В Москве последнее заявление про­извело большое впечатление. Ведь президент прямо не обвинялся в за­сылке «У-2» в день 1 Мая. Теперь, казалось, в этом заявлении «Эйзен­хауэр нагло хвастал тем, что Соеди­ненные Штаты способны и готовы сделать».

Среда, 11 мая. В Центральном пар­ке культуры и отдыха имени М. Горь­кого в Москве устроена выставка об­ломков самолета «У-2». Сюда при­был Председатель Совета Министров СССР. Он долго рассматривал пистолет с глушителем, катапультируемое сиденье и взрывное устройство.

Корреспонденты спросили его: «…Не предпочтете ли вы, чтобы визит Эйзенхауэра был отсрочен?»

«По этому вопросу мы обменяемся мнениями с президентом, когда встре­тимся в Париже. Мы по-прежнему хо­тим искать путей к улучшению отно­шений с Америкой».

В это время в Вашингтоне прези­дент проводил свою обычную пресс-конференцию, которая устраивалась по средам. Он еще не видел текст с высказываниями советского руководи­теля в парке Горького. Надев очки, Эйзенхауэр прочитал заявление, смысл которого сводился к тому, что русские сверх всякой меры раздули инцидент с «У-2».

Четверг, 12 мая. Л. Томпсон теле­графировал в Вашингтон о происшед­шем в парке Горького. Президент про­читал телеграмму, надел ботинки с шипами и принялся гонять мячи для гольфа по южной площадке у Белого дома. Затем, как заметил его секре­тарь, Эйзенхауэр отправился на се­мейную половину, «нервный, расстро­енный, сказал, что у него поднялось давление».

Его встреча с советским руководи­телем должна была состояться через 4 дня.

Суббота, 14 мая 1960 года. Еще до наступления сумерек личный самолет президента взял курс на Париж. Эй­зенхауэр то дремал, то читал, то смот­рел на звезды, а самолет шел в ночь над Северной Атлантикой.

Прошло 13 дней с тех пор, как он узнал, что Фрэнсис Гарри Пауэрс был сбит под Свердловском, и всего неде­ля с тех пор, как ему сообщили, что летчик жив. Пытаясь сохранить хоро­шие отношения с Москвой (видимость хороших отношений.— Ред.) и огра­дить американское правительство от позора, высокопоставленные амери­канские официальные лица скрыли факт, что президент лично распоря­дился о посылке этого самолета в Со­ветский Союз.

Начиная с 1 мая Эйзенхауэр со­хранял почти сверхъестественное внешнее спокойствие — за исключени­ем, может быть, одного-двух руга­тельств, произнесенных сквозь сжатые зубы, и момента, когда он сказал секретарю: «Я хотел бы уйти в от­ставку».

Во время полета в Париж стоицизм дал трещину.

В президентский салон вошел Джон Эйзенхауэр. Он любил отца и был уязвлен широкой критикой в его ад­рес в связи с «У-2». Молодой Эйзен­хауэр сосредоточил свой гнев на Аллене Даллесе. Джон напомнил отцу, как директор ЦРУ обещал, что лет­чик никогда не будет взят живым: «Тебе следовало бы его уволить».

Это вызвало настоящее извержение вулкана. Президент кричал: «Я не со­бираюсь перекладывать вину на под­чиненных!» Эта вспышка убедила Джона, что «отец вел тяжелую борьбу с самим собой по поводу Даллеса» и «хотел бы избавиться от него». Пред­положение было недалеко от истины. Президент сказал Гудпейстеру, что он не хотел бы никогда больше разгова­ривать с Даллесом с глазу на глаз.

Провал совещания в Париже

Понедельник, 16 мая. Наступил день открытия давно ожидавшегося со­вещания в верхах. Ночью Гарольд Макмил­лан (премьер-министр Великобрита­нии. — Ред.) почти не сомкнул глаз. Недовольный тем, что ему пришлось подняться ни свет ни заря, он отправился в официальную амери­канскую резиденцию на завтрак, на­значенный на 8 часов. Позднее он за­писал в дневнике: «Мне показалось, что Айк (Д. Эйзенхауэр. — Ред.) в де­прессии, не уверен в себе. Разго­вор был несколько натянутым. Я дал понять, что полностью его под­держиваю… Айк, казалось, приобод­рился при этих словах, но все равно он не знал, что предпринять».

В Елисейском дворце президент Шарль де Голль повел советскую де­легацию вверх по величественной лестнице в небольшую зеленую с зо­лотом комнату, которой пользовался Людовик XV для интимных обедов со своей фавориткой. Три минуты спустя де Голль ввел англичан. Еще через три минуты вошли американцы.

Вернон Уолтерс — ныне он служит президенту Рейгану в качестве представителя США при ООН — в мае 1960 года прибыл в Париж как помощник и переводчик при Эйзен­хауэре. Перед началом встречи че­ловек, которого Уолтерс назвал «весьма высокопоставленным ли­цом в правительстве США», по­просил его пронести подслушиваю­щее устройство в зал заседаний Елисейского дворца. Уолтерс отка­зался. Он сказал, что согласится установить подслушивающее уст­ройство в зале только по прямому указанию президента Эйзенхауэра.

Дело не только в том, что францу­зы очень хорошо умеют выявлять подобные устройства, но и в том, что президент де Голль оказал большую помощь правительству CШA в период кризиса с «У-2» и он будет «разъярен», если узнает, что его американские союзники спрятали в зале микрофон без его ведома.

Эйзенхауэр и его свита лишь кив­нули русским, которые вполголоса переговаривались друг с другом.

24 человека заняли свои места. В 11 часов 01 минуту двери закрылись за президентом Франции. Он сказал: «Вчера я получил заявление от одно­го из участников, господина Хрущева, которое я передал на словах осталь­ным участникам — президенту Эйзен­хауэру и господину Макмиллану. Кто-нибудь хочет высказаться?»

Пока глава советской делегации за­читывал заявление, Эйзенхауэр скри­пел зубами, его лысина и шея от яро­сти стали красными, и он нацарапал записку Гертеру: «Я, наверное, снова начну курить». Де Голль сидел с веж­ливо скучающим видом…

«…Как можно продуктивно вести пе­реговоры… когда правительство США и лично президент не только не осуди­ли провокационного акта, но, напро­тив, заявили, что подобные действия остаются и впредь государственной политикой США в отношении Совет­ского Союза…

Мы хотим участвовать в перегово­рах только на равных основах, при равных возможностях для той и дру­гой стороны… Однако для этого нуж­но, во-первых, чтобы Соединенные Штаты Америки признали, что про­вокационная политика, которую они объявили политикой «свободных» по­летов над нашей страной, осуждается, чтобы они отказались от нее и при­знали, что совершили агрессию, при­знались, что они сожалеют об этом.

Советское правительство глубоко убеждено, что если не данное прави­тельство США, то другое, если не другое, то третье поймут, что нет ино­го выхода, кроме мирного сосущество­вания двух систем. Поэтому мы счи­тали бы: нет лучшего выхода, как пе­ренести совещание глав правительств примерно на 6—8 месяцев». К тому времени Эйзенхауэр уже не будет президентом.

В заявлении выражалась благодарность де Голлю и Макмиллану за со­действие в организации встречи в вер­хах. «Сожалеем, что эта встреча бы­ла торпедирована реакционными кру­гами Соединенных Штатов Америки… Сожалеем, что эта встреча не приве­ла к тем результатам, которых ожи­дали после нее все народы мира. Пусть позор и ответственность за это лягут на тех, кто провозгласил раз­бойничью политику в отношении Со­ветского Союза.

Как известно, мы с президентом США г-ном Эйзенхауэром условились обменяться визитами… Мы готовились хорошо принять высокого гостя… К сожалению, в результате провока­ционных агрессивных действий против СССР сейчас создались такие усло­вия, когда мы лишены возможности принять президента с должным раду­шием… Советское правительство заяв­ляет, что со своей стороны оно будет и впредь делать все возможное, чтобы содействовать разрядке международ­ной напряженности, содействовать ре­шению проблем, которые сегодня еще разделяют нас…»

Тишину в комнате нарушало лишь тиканье золотых часов в центре сто­ла.

Всего через несколько часов после того, как участники встречи сели за стол переговоров, министр обороны США Томас Гейтс, про­консультировавшись с президен­том, со своего командного поста в Париже объявил тревогу в воору­женных силах США во всем мире. Солдаты, моряки и летчики заняли боевые посты. Эта неожиданная тревога потрясла американских корреспондентов, которые осажда­ли Пентагон, требуя ответа на во­прос, не собирались ли генералы захватить власть, пока гражданских руководителей нет в Вашингтоне.

«Это трагедия, настоящая траге­дия,— сказал один советский дипло­мат, сидя в кафе с английским жур­налистом. — Я был в Москве всего не­сколько дней назад. Все бежали в парк Горького, чтобы посмотреть «но­вую американскую выставку», облом­ки шпионского самолета… Отказав­шись направить нам даже самые обыч­ные извинения, американцы показали, что считают Советский Союз страной, суверенитет которой нет необходимо­сти уважать… И подумать только, что всего две недели назад Эйзенхауэру готовился самый грандиозный — и вполне искренний — прием, который наша страна когда-либо оказывала иностранному государственному дея­телю, будь он с Запада или Востока».

Пятница, 20 мая, вторая половина дня. Когда президент сходил по трапу личного самолета на аэродроме близ Вашингтона, он увидел жену Мэми. В глазах у нее стояли слезы. Он отвер­нулся и быстро замигал, сам готовый расплакаться. Кто-то написал: «Это было крупнейшим разочарованием в его жизни, и он не пытался это скрыть».

Машина остановилась под север­ным портиком Белого дома. Эйзен­хауэр повернулся к толпе, напирав­шей на железную ограду, и выбросил обе руки вверх, как он это сделал много лет назад, проезжая по Брод­вею после победы в Европе. Потом скрылся в особняке.

Эйзенхауэр и Макмиллан были подавлены провалом парижского совещания в верхах. Они подозре­вали, что впереди их ждут новые неприятности, и были правы.

В Организации Объединенных Наций русские разоблачили «аме­риканское вероломство»: разгово­ры Эйзенхауэра об улучшении от­ношений перед полетом «У-2» на­поминали поведение японских дип­ломатов, «расточавших улыбки в Вашингтоне перед Пёрл-Харбором».

Гордон Грей, помощник Эйзенхауэра по национальной безопас­ности, предложил перейти в на­ступление с помощью тайной опе­рации. Он представил план дейст­вий, которые позволили бы «сдер­жать Москву». Соединенные Шта­ты могли бы попытаться «тайно за­манить» советский самолет, под­водную лодку или траулер на аме­риканскую сторону, а затем пожа­ловаться всему миру на это нару­шение «независимо от того, было ли это абсолютной истиной или нет», как выразился Грей. Но Эй­зенхауэр не дал санкцию на подоб­ную операцию.

Кризис в связи с полетом «У-2» приостановил переговоры о заключе­нии Договора о запрещении испыта­ний ядерного оружия в атмосфере, в космическом пространстве и под во­дой. Оно было подписано лишь в 1963 году. За прерванным полетом последовали, пожалуй, самые трудные годы «холодной войны», кульминаци­ей которых стал «кубинский кризис».

М. Бешлосс

«Ю. С. Ньюс энд Уорлд Рипорт», Вашингтон

За рубежом, 1986