Тайна, в которой рождалась война

Летом 1939 года, когда война еще не была неизбежной, особое значение приобретало заключение предложенного Советским правительством прочного союза между СССР, Францией и Англией для оказания отпора нацистской Германии. Однако западные держа­вы готовили предательство. Умышленно затягивая переговоры с СССР, они за его спиной вели секретные переговоры с «третьим рей­хом», в ходе которых откровенно натравливали его на Страну Сове­тов. О драматических событиях «последних недель мира» рассказы­вается в публикуемых отрывках из книги американского историка Уильяма Л. Ширера.

18 марта 1939 года, через три дня после оккупации немцами Чехослова­кии, народный комиссар иностранных дел СССР М. Литвинов предложил срочно созвать в Бухаресте конферен­цию шести государств — Франции, Великобритании, Польши, Советского Союза, Румынии и Турции с целью создания «мирного фронта», чтобы остановить Гитлера (Советское прави­тельство уже выдвигало аналогичное предложение год назад, сразу же после «аншлюса» — «присоединения» Австрии к Германии). Предложение, однако, встретило холодный прием в Париже и Лондоне. Министр ино­странных дел Франции Жорж Боннэ даже не упоминает о нем в своих объемистых мемуарах, и нет никаких сведений о том, предпринимал ли он вообще какие-либо шаги в связи с этим предложением. Английский премьер-министр Невиль Чемберлен счел идею «преждевременной». Его правительство, заявил он в палате об­щин 23 марта 1939 года, «не хочет создавать в Европе противостоящие друг другу блоки». Чемберлен по-прежнему относился к Советскому Союзу с глубокой неприязнью. Писа­тель Филинг в своей книге «Жизнь Невиля Чемберлена» приводит сле­дующее высказывание английского премьер-министра в личном письме от 26 марта 1939 года: «Я должен признаться в глубочайшем недоверии к России, я ни капли не верю в ее способность вести успешные наступа­тельные действия, даже если бы она захотела. И я не доверяю ее моти­вам».

Таким образом, отказавшись поло­жительно ответить на советское пред­ложение о немедленном созыве конфе­ренции с целью создания антигитле­ровской коалиции, Великобритания и Франция сознательно отвергли воз­можность совместных действий с Со­ветским Союзом. Но даже Боннэ пони­мал, что без военной помощи Совет­ского Союза Польшу защитить нельзя (после оккупации гитлеровцами Мемеля (Клайпеды) Польша оказалась окруженной с севера, запада и юга; угроза агрессии против нее со сторо­ны фашистской Германии нараста­ла. — Ред.). Он попросил премьер-ми­нистра Даладье созвать заседание Совета обороны.

Пасхальные праздники принесли новые тревожные сообщения, усилив­шие треволнения в Париже. 7 апреля 1939 года итальянские войска вторг­лись в Албанию. Чрезвычайное засе­дание Совета состоялось в воскресенье 9 апреля.

Основное внимание на нем было уделено Италии. Но Боннэ главным образом интересовала позиция Совет­ского Союза. Он указал, что Польша отказывается вести переговоры с рус­скими, и поэтому предложил начать прямые переговоры с Москвой по дипломатическим каналам. Француз­скому военному атташе в Москве было поручено обсудить с наркомом оборо­ны маршалом К. Е. Ворошиловым военные аспекты проблемы. Предло­жение было нереальным, поскольку русские еще ранее разъяснили свою точку зрения: серьезные военные пе­реговоры между Советским Союзом и Францией могут вестись только на уровне генеральных штабов.

Совершенно очевидно, что в этот критический момент, когда гитлеров­ская Германия явно готовилась на­пасть на Польшу, а Италия предпри­няла вторжение на Балканы, французское и английское правительства не имели серьезных намерений вступать с СССР в военный союз против Гитлера.

В Париже и Лондоне не спешили…

Но Советскому Союзу нужны были гарантии, что западные страны на этот раз действительно сдержат свое слово и конкретно заявят, какую военную помощь они окажут, чтобы выполнить свои обязательства. После мюнхенской сделки с Гитлером в 1938 году (когда Англия, Франция и действовавшие за кулисами США фактически отдали Чехословакию на растерзание фашистской Германии. — Ред.) Кремль с большим подозрением относился к политике западных дер­жав. Советское правительство опасалось, что Даладье и Чемберлен больше заинтересованы в том, чтобы подтолк­нуть Германию к войне с Советским Союзом, чем в создании трехсторонне­го союза для сдерживания Германии.

15 апреля Великобритания и Фран­ция выступили со своими вариантами. Англичане ограничились предложени­ем, чтобы Советский Союз выступил с декларацией о готовности оказать помощь Польше и Румынии (преду­сматривая одностороннее обязательст­во СССР фактически по сигналу из Лондона ввязаться в войну против гитлеровского «рейха» без права тре­бовать помощи у западных держав, это предложение приобретало провокаци­онный характер и никак не отвечало задаче эффективного объединения усилий трех держав для предотвраще­ния агрессии. — Ред.). Французы пошли чуть дальше. Они предложили, чтобы три державы договорились об­меняться обязательствами о взаимной поддержке в случае, если одна из них будет втянута в войну с Германией (в результате оказания помощи Поль­ше или Румынии. — Ред.). Через два дня 17 апреля нарком иностранных дел М. Литвинов выдвинул контрпред­ложение о действенном трехстороннем союзе между СССР. Англией и Фран­цией — не о каком-то туманном, как предусматривали французы, а о совер­шенно конкретном и далеко идущем. Предлагалось не только заключить соглашение о взаимном обязательстве немедленно оказывать друг другу вся­ческую помощь (в случае агрессии против любого из трех государств. — Ред.), но и подкрепить его военной конвенцией, определявшей, что имен­но будут делать соответствующие ар­мии, военно-воздушные и военно-мор­ские силы.  Участники союза должны были также гарантировать всяческую помощь восточноевропейским государ­ствам, расположенным между Балтий­ским и Черным морями, в случае агрессии против них. Переговоры по военным вопросам должны были на­чаться одновременно с политическими.

Французский посол в Берлине Кулондр настаивал на принятии совет­ского предложения. Черчилль, разде­лявший это мнение, заявил Чемберле­ну, что «без активной помощи России создать Восточный фронт против нацистской агрессии невозможно». Позднее он напишет, что такой союз был бы ударом по Германии и мог бы удержать Гитлера от развязывания войны. Но в Лондоне советское пред­ложение вызвало испуг, а реакцией Парижа было обычное молчание. Влиятельные французские круги не желали никакого военного союза с Мо­сквой

Во второй половине апреля пере­говоры с Советским Союзом вновь застопорились. 22 апреля француз­ский кабинет нехотя согласился взять советские предложения за основу пере­говоров. Но убедить англичан не уда­лось. Чемберлен и министр иностран­ных дел Галифакс настаивали, чтобы Москва сперва дала односторонние гарантии Польше и Румынии, и толь­ко после этого были готовы «изучить» вопрос о соглашении с Советским Союзом. 22 мая Италия и Германия заключили так называемый «Стальной пакт». Это был открытый военный союз:            участники пакта обязались в случае «военных осложнений» по­могать друг другу всеми своими вооруженными силами на суше, на море и в воздухе.

23 мая Гитлер собрал своих воена­чальников и сообщил им, что «насту­пило время сжечь корабли», что сле­дует напасть на Польшу «при первом удобном случае», что «Данциг — это уже не проблема для обсуждения», а «вопрос расширения нашего жизненно­го пространства на Востоке», и что «будет война».

Мне как невоенному журналисту казалось странным, что поляки упор­но отказывались понять свое катастро­фическое военное положение и необ­ходимость военной помощи со стороны Советского Союза. 2 апреля в Варша­ве я сделал следующую запись в своем дневнике: «В воскресенье присутство­вал на авиационном параде… Как сможет Польша воевать против Герма­нии с подобными военно-воздушными силами?» Я встречался и беседовал с доброй дюжиной поляков — дипло­матов, военных, старых легионеров Пилсудского, — и все они не могли заставить себя понять, что Польша должна сделать выбор и что если Россия объединится с Англией и Францией, Польша будет спасена.

Наступил июнь, а переговоры с Россией все еще не начались. 1 июня министр общественных работ Монзи записал в своем дневнике: «Англо-французские переговоры с Со­ветским Союзом оказались в тупике. Фактически эта идея мертва, но не будет погребена, чтобы поддерживать впечатление, будто она еще живет». В данном случае желание, пожалуй, опережало действительность, но это высказывание верно отражало настро­ения ряда министров — членов фран­цузского кабинета. Даладье и Боннэ понимали, что англичане тянут время.

Правда, 27 мая под шквалом кри­тики в палате общин премьер-министр наконец сделал указание английскому послу в Москве дать согласие на об­суждение договора о взаимной по­мощи, военной конвенции и предостав­лении гарантий тем странам, которым угрожает Гитлер. Этот шаг, как докла­дывал Берлину германский посол в Лондоне Дирксен, был предпринят «чрезвычайно неохотно».

Русские настаивали, чтобы англий­ская сторона с целью ускорения пере­говоров направила в Москву министра иностранных дел. Но лорд Галифакс отказался от поездки. «Было действи­тельно невозможно выбраться отсю­да», — заявил он советскому послу. Антони Иден, вышедший ранее из пра­вительства, был готов поехать вместо Галифакса. Но Чемберлена это не устраивало. Вместо министра он ре­шил послать Уильяма Стрэнга, бывшего сотрудника английского посоль­ства в Москве, антисоветски настроен­ного, малоизвестного как за рубежом, так и в самой Англии. Направление столь второстепенного чиновника, по мнению Черчилля, было равнозначным «демонстративному оскорблению». Русские придерживались такого же мнения. Для них это было новым доказательством того, что Чемберлен не очень-то стремился приступить к деловым переговорам об эффектив­ном союзе против Гитлера.

31 мая в своем первом публичном выступлении после назначения на пост наркоминдела СССР В. М. Моло­тов подверг резкой критике Англию и Францию за их нерешительность. Если они действительно хотят заключить договор с Советским Союзом о сдерживании агрессии, сказал он, то должны перейти к делу и согласиться с тремя основными положениями: за­ключить трехсторонний договор о вза­имной помощи: предоставить гарантии государствам Центральной и Восточ­ной Европы, в том числе всем евро­пейским государствам, граничащим с Советским Союзом; заключить кон­кретное военное соглашение о разме­рах и форме немедленной и эффектив­ной помощи, оказываемой друг другу и небольшим государствам, которым грозит агрессия.

Согласно секретным инструкциям…

20 июля англичане дали согласие начать переговоры по военным вопро­сам (о неискренности британского пра­вительства в отношении Советского Союза свидетельствует секретная ин­струкция, подготовленная для англий­ской делегации на переговорах. В ней, в частности, говорилось: «Британское правительство не желает принимать на себя какие-либо конкретные обяза­тельства, которые могли бы связать нам руки… Поэтому следует свести военное соглашение к самым общим формулировкам…» — Ред.).

24 июля французский и английский послы были приняты В. М. Молото­вым, который заявил, что, поскольку основные положения договора о вза­имной помощи согласованы, сейчас можно приступить к выработке воен­ного соглашения, которое изложит обязательства сторон. Советский Союз, добавил он, готов незамедлительно начать такие переговоры.

Франция тоже была готова. Даладье уже назначил генерала Думенка главой французской делегации (мис­сии) и поручил ему приготовиться к срочному отъезду в Москву. Но англичане вновь начали волокиту. Чем­берлен более чем сдержанно относил­ся к самой идее переговоров на уровне генеральных штабов и только 31 июля объявил о своем согласии в палате общин.

Скептическую позицию занимал и английский представитель на пере­говорах У. Стрэнг, который с 14 июня находился в Москве. «Это действи­тельно беспрецедентно, — сообщил он 20 июля в министерство иностранных дел, — что от нас ждут обсуждения военных секретов с Советским прави­тельством до того, как мы будем уве­рены, что русские станут нашими союзниками».

Состав английской военной миссии, утвержденный Чемберленом, вызвал удивление как в Англии, так и за гра­ницей. Главой делегации назначили военно-морского офицера, престарело­го адмирала сэра Реджинальда Эйл­мера Рэнферли Планкетт-Ерн-Ерл-Дракса, который раньше командовал военно-морской базой в Портсмуте. По словам одного молодого армейско­го капитана, входившего в состав французской делегации, он казался человеком грубоватым, прямым, ста­рым морским волком, который — и это вскоре стало очевидным — был абсолютно неспособен вести на высо­ком уровне переговоры с русскими, казавшимися ему пришельцами с дру­гой планеты. Военно-воздушные силы представлял генерал авиации Чарлз Вернет, бывший отличным летчиком, но ничего не понимавший ни в вопро­сах большой стратегии, ни в диплома­тии. Армию представлял генерал-май­ор Т. Хейвуд.

Германский посол в Лондоне Дирк­сен в своей депеше в Берлин от 1 августа, характеризуя английскую деле­гацию, в первую очередь подчеркнул скептическое отношение Лондона к исходу трехсторонних переговоров в Москве.

«Об этом свидетельствует, — писал он, — состав английской военной мис­сии: адмирал… практически находится в отставке и никогда не состоял в шта­бе адмиралтейства; генерал точно такой же простой строевой офицер; генерал авиации — выдающийся лет­чик и преподаватель летного искус­ства, но не стратег. Это свидетель­ствует о том, что военная миссия скорее имеет задачей установить бое­способность Красной Армии, чем заключать оперативные соглашения…»

И действительно, английское прави­тельство смотрело на переговоры столь скептически, что забыло дать адмиралу Драксу письменные полно­мочия на ведение переговоров — недо­смотр (если это не было чем-то дру­гим), который вызвал недоумение у маршала Ворошилова на первой встрече трех делегаций.

Но если адмирал Дракс не имел письменных полномочий, то у него были секретные инструкции, которые предписывали, как действовать на встречах делегаций в Москве: «вести переговоры очень медленно, следя за ходом политических переговоров», пока не будет заключено политиче­ское соглашение. Разъяснялось, что конфиденциальную военную информа­цию сообщать русским нельзя, пока не будет подписан политический до­говор. Секретные английские и фран­цузские документы со всей очевид­ностью свидетельствуют о том, что правительство Чемберлена было твер­до намерено затянуть изложение воен­ных обязательств каждой страны, осо­бенно своей собственной, в предпола­гаемом трехстороннем договоре о взаимной помощи.

Копия английских инструкций адми­ралу Драксу была передана францу­зам 31 июля. Согласно военному исто­рику Андре Вофру, бывшему в то время капитаном и членом француз­ской делегации, эти инструкции «реко­мендовали действовать с величайшей осторожностью, не сообщать никакую важную информацию, а переговоры вести как можно медленнее, чтобы выиграть время». Письмо генерала авиации Вернета из Москвы началь­нику штаба королевских военно-воздушных сил не оставляет сомнений, что члены английской делегации не имели насчет этих директивных указа­ний никаких сомнений. «Как я пони­маю, — писал Вернет, — политика правительства состоит в том, чтобы переговоры длились как можно доль­ше…»

Инструкции, переданные генералу Думенку 27 июля начальником фран­цузского генштаба генералом Гамеленом, были, как сразу же увидел прони­цательный капитан Бофр, «туманными по существу и резко негативными по самым важным пунктам».

К тому же ни в Париже, ни в Лон­доне явно не спешили с отправкой делегаций, хотя наступил уже август. Самолет мог бы доставить английскую и французскую военные миссии в Мо­скву за один день. Но было решено, что они вместе отбудут из Лондона на тихоходном пассажирско-грузовом пароходе «Сити оф Эксетер». Его ско­рость не превышала 13 узлов в час.

5 августа «Сити оф Эксетер» вы­шел из Тилбери с 26 офицерами английской и французской миссий на борту и направился через Балтийское море в Ленинград.

Лишь 11 августа военные делегации наконец-то прибыли в Москву и на следующий день встретились с совет­ской делегацией, которую возглавлял нарком обороны маршал К. Е. Воро­шилов.

Тактика Запада: не договор, а разговоры о договоре

Переговоры в Москве начались неудачно с самого первого дня, когда маршал Ворошилов выразил протест по поводу отсутствия у адмирала Дракса письменных полномочий, после того как он сам и генерал Думенк (мандат которого был подписан Даладье) предъявили свои.

С точки зрения русских, уже сам этот факт внушал сомнение в серьез­ности подхода англичан к перегово­рам. Их доверие к западным союзни­кам не окрепло и в ходе второго и третьего заседаний военных миссий, когда советская сторона попросила сообщить сведения о вооруженных силах Франции и Англии и их планах действий, а генерал Думенк и адмирал Дракс, скрупулезно следуя получен­ным инструкциям, стремились свести информацию, которая к тому же была местами далека от правды, до мини­мума.

«Мягко говоря, — прокомментиро­вал капитан Бофр сообщение генерала Думенка о силах, которые Франция бросит против Германии, если та напа­дет на Польшу, — это сообщение не­сколько преувеличивало подлинное положение вещей». В частности, фран­цузский генерал заявил, что линия Мажино сейчас продолжена «от гра­ницы со Швейцарией до моря», тогда как любому журналисту было изве­стно, что протяженность ее вдвое меньше и французская армия имеет длинную незащищенную границу с Бельгией. Даже французы, знавшие фактическое положение, удивились размерам английской армии, которую, по словам генерала Хейвуда, Велико­британия выставит для боевых дейст­вий: 16 дивизий «в начальной стадии» войны и еще 16 дивизий позднее. По подсчетам Бофра, это было «в три или четыре раза» больше, чем англи­чане обещали французам в ходе недав­них переговоров на уровне генераль­ных штабов. Но сбить с толку Воро­шилова было не так-то просто. «Сколь­ко дивизий вы будете иметь, если война вспыхнет в ближайшее вре­мя?» — спросил он, заставив англий­ского генерала, мужественно пытав­шегося уклониться от ответа, в конце концов признаться, что в данное вре­мя Англия располагает всего «пятью регулярными дивизиями и одной меха­низированной». Бофр писал, что в тот момент он почувствовал, что «совет­ская делегация поняла лучше, чем раньше, всю глубину слабости Бри­танской империи».

На протяжении двух заседаний, состоявшихся 13 августа, «грозный Ворошилов», как называет его не без оттенка симпатии капитан Бофр, зада­вал французским и английским деле­гатам пытливые вопросы, от ответов на большинство которых правительст­венные инструкции предписывали тем по возможности уклоняться. Какие силы, спросил Ворошилов, Польша выставит против Германии и каков ее план обороны? Думенк ответил, что он этого не знает. Туманный ответ был дан и на вопрос об обороне Бельгии.

В самом конце вечернего заседания 13 августа Ворошилов поднял вопрос: как генеральные штабы Франции и Англии представляют себе участие Советского Союза в войне против аг­рессора, если он нападет на Польшу и Румынию, поскольку Советский Союз, не имея общей границы с Гер­манией, должен будет вести боевые действия на территории соседних госу­дарств. Он попросил дать ответ на следующем заседании.

Это был ключевой вопрос, и то, что русские поставили его, а западные союзники попытались уклониться от ответа, привело на заседании 14 авгу­ста к кризису переговоров и после­дующим событиям.

Кульминация кризиса

В начале заседания адмирал Дракс и генерал Думенк пытались уклониться от прямого ответа. Дракс выразил личное мнение: Польша и Румыния попросят о помощи, как только их войска будут отброшены от границы: если же они не обратятся за помощью и позволят оккупировать себя, то просто станут германскими провинциями. По мнению Бофра, заявление Дракса произвело на советскую делегацию наихудшее впечатление. Бофр пишет, что английский адмирал еще неделю назад на борту парохода в ходе дискуссий высказывал намере­ние использовать такую аргументацию, причем французы «заклинали» его не делать этого.

Адмирал Дракс, осознав, что допу­стил оплошность, попросил прервать заседание. Ворошилов, однако, откло­нил эту просьбу. Встав из-за стола, он в последний раз повторил свой во­прос, сформулировав его с предельной конкретностью: будет ли советским войскам разрешено пройти к границам Восточной Пруссии через территорию Польши в районе Виленского коридо­ра? Будет ли советским войскам раз­решен проход через Галицию, чтобы вступить в соприкосновение с войсками противника? Будет ли советским вой­скам разрешено пройти через террито­рию Румынии в случае агрессии Германии против этой страны?

«Мы просим дать ясный ответ на эти вопросы, — добавил он. — На мой взгляд, без точного, недвусмысленного ответа бесполезно продолжать эти военные переговоры».

В итоге Дракс и Думенк вынужде­ны были признать, что они не могут дать конкретного ответа. В конце заседания 14 августа Ворошилов зачи­тал заявление, саркастичное и жесткое: «Советская военная миссия выра­жает сожаление по поводу отсутствия у военных миссий Англии и Франции точного ответа на поставленный во­прос о пропуске советских вооружен­ных сил через территорию Польши и Румынии.

Советская военная миссия считает, что без положительного разрешения этого вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, Францией и СССР… заранее обречено на неуспех…»

«Ответственность падает на английскую и французскую стороны»

«Советский ответ был совершен­но ясным, — писал в своих мемуарах Бофр. — И, к сожалению, для нас его логичность была неопровержима…» Уведомленные о возникшем кризисе, английский и французский послы в Москве быстро провели совещание, а затем направили телеграммы в свои столицы.

«Французский посол и я… пришли к единому мнению, — телеграфировал английский посол Уильям Сиде, — что русские подняли сейчас кардинальный вопрос, от решения которого зависит успех или провал военных перегово­ров…»

Сиде, а также французский посол и генерал Думенк, направившие ана­логичные телеграммы в Париж, про­сили оказать нажим на польское правительство, чтобы оно немедленно дало согласие, и подчеркнули «чрез­вычайную срочность» получения немедлен­ного ответа.

Положение на пере­говорах в Москве в ночь на 17 августа, по оценке Бофра, стало критическим: «Мы бы­ли на грани их срыва… и все еще не получили ответа на наши те­леграммы по главному вопросу, поставленному Ворошиловым».

Было решено созвать следующее заседание через четыре дня — 21 августа.

Генерал Думенк искренне верил, что русские по-прежнему хотят заключить воен­ное соглашение. Такого же мнения придержи­вался и генерал авиа­ции Бернет. В донесе­нии своему начальнику штаба из Москвы 16 августа он написал: «Мы считаем, что Рос­сия хочет заключить со­глашение с Англией и Францией, но русские опасаются, что они не могут позволить себе ждать, пока Германия завоюет Польшу, и за­тем вести оборонитель­ные бои на своей собст­венной территории…»

Сразу же после засе­дания 17 августа Ду­менк отправил срочную телеграмму в Париж:

«Заседание 21 авгус­та назначено лишь пото­му, чтобы не создать впечатления за границей, что перегово­ры прерваны… СССР хочет заключить военный пакт… Советский Союз не хочет получать от нас клочок бумаги без конкретных обязательств. Маршал Ворошилов заявил, что все пробле­мы… будут урегулированы без труда, как только будет решен вопрос, кото­рый он называет «кардинальным». Сейчас необходимо дать мне полномо­чия ответить «да» на этот вопрос».

Хотя министр иностранных дел Боннэ в Париже, как это видно из его переписки и мемуаров, полагал, что французский военный атташе в Вар­шаве Мус делает все возможное, что­бы убедить польский генеральный штаб принять — более того, привет­ствовать — советскую помощь, позд­нее станет известным, что генерал Мус делал это неохотно и не резуль­тативно. (Генерал Гамелен, судя по его переписке и другим документам, не предпринял ничего, чтобы повли­ять на генерала Муса или на польский генштаб, хотя вопрос был жизненно важен для французской армии.) Когда капитан Бофр прибыл вечером 18 августа в Варшаву из Советского Союза и объяснил тупик, в который зашли военные переговоры в Москве, он не встретил сочувствия со стороны генерала Муса. Военный атташе в категорической форме заявил ему, что шансов на принятие Польшей советской помощи нет, и добавил, что сам он также сомневает­ся в «добросовестности» Советского Союза.

В этот роковой момент у англичан и французов оставался козырь в делах с поляками: заявить им, что, если они не пересмотрят свое решение и не согласятся принять помощь русских, англо-французские обязательства о по­мощи будут аннулированы.

Но так далеко ни Чемберлен и Галифакс в Лондоне, ни Даладье и Боннэ в Париже заходить не собира­лись.

21 августа после четырехдневного перерыва участники военных перегово­ров в Москве встретились на очеред­ном заседании. Оно открылось траги­комической сценкой — адмирал Дракс с гордостью предъявил свои письмен­ные полномочия, не подозревая, что они поступили слишком поздно. По­скольку выяснилось, что ни он, ни генерал Думенк так и не получили от своих правительств ответы на по­ставленный русскими вопрос о прохо­де Красной Армии через территорию Польши и Румынии, Ворошилов пред­ложил отложить встречи на неопреде­ленное время или по крайней мере до получения требуемого ответа.

Ворошилов огласил письменное за­явление советской стороны: «Намере­нием советской военной миссии было и остается — договориться с англий­ской и французской военными миссия­ми о практической организации воен­ного сотрудничества вооруженных сил трех договаривающихся стран… СССР, не имеющий общей границы с Германией, может оказать помощь Франции, Англии, Польше и Румынии лишь при условии пропуска его войск через польскую и румынскую территорию, ибо не существует других   путей для того, чтобы войти в соприкосновение с войсками агрессора».

При этом он напомнил, что англий­ские и американские войска в прошлой мировой войне не могли бы сражаться с немцами, если бы не имели возмож­ности оперировать на территории Франции.

«Советская военная миссия, — за­явил далее Ворошилов, — не представляет себе, как могли правитель­ства и генеральные штабы Англии и Франции, посылая в СССР свои миссии, не дать точных и положитель­ных указаний по такому элементарно­му вопросу, как пропуск и действия советских вооруженных сил против войск агрессора на территории Поль­ши и Румынии… Есть все основания сомневаться в их стремлении к действительному и серьезному военному сотрудничеству с СССР… Ответствен­ность… естественно падает на фран­цузскую и английскую стороны».

Таким образом, мяч был возвращен на половину корта западных союзни­ков. Без всякого сомнения, приведен­ные Советским Союзом аргументы были логичны…

За рубежом, 1986 г.