Вашингтон разжигает холодную войну

В последние несколько месяцев мы на­блюдали принципиальные изменения во взглядах правительства США на остальной мир, и особенно на советско-американские отношения. Если верить правительству, русские бросают вызов превосходству аме­риканских военно-морских сил в Средизем­ном море, испытывали терпение Америки в ее кубинской политике, устраивают про­волочки на переговорах об ограничении стратегических вооружений и чинят пре­пятствия с Берлином, пытаясь в то же вре­мя вбить клин в западный блок.

Подобные утверждения равносильны по­пытке смотреть на мир с устаревших и дискредитировавших себя позиций холодной войны.

Как Москва, так и Вашингтон научились учитывать, что их отношения не обязатель­но надо рассматривать как нечто целое и неразрывное и что их можно улаживать по­степенно, шаг за шагом. В результате на­пряженность в Европе уменьшилась, а пе­реговоры об ограничении стратегических вооружений наконец-то сдвинулись с места.

Аргументы, выдвигаемые против рус­ских, знакомы всякому, кто читает газеты. Но что известно об аргументах, которые следует выдвинуть против поведения наше­го правительства? Соблазнительно гово­рить, что такой подход является попросту любительским, но фактически дело обстоит еще хуже. Это не что иное, как возрождение тех взглядов и в значительной мере той риторики, которые были характерны для самых мрачных дней холодной войны.

Через два дня после того, как в апреле этого года начались переговоры об ограни­чении стратегических вооружений, мы на­чали устанавливать ракеты «Минитмен-3», а в июне начали оснащать их многозаряд­ными боеголовками МИРВ.

И теперь мы можем не сомневаться в том, что гонка вооружений будет продол­жаться более высокими темпами, по всей вероятности, с установкой МИРВ обеими сторонами, даже если мы в конце концов достигнем соглашения.

В то же самое время наше правительст­во возрождает идею «связи» — теорию о том, что американо-советские отношения в своей совокупности должны рассматривать­ся как «нечто целое» и что прогресс на пе­реговорах об ограничении стратегических вооружений должен сопровождаться про­грессом в других областях наших отношений. Это печальный взгляд, подрывающий основной опыт 60-х годов: разделение проблем на мелкие участки с тем, чтобы по крайней мере что-то можно было ре­шить.

Прекращение гонки вооружений — безу­словно, самая простая задача из всех, с ко­торыми мы сталкиваемся, особенно пото­му, что это в такой большой мере отвечает нашим общим интересам. Поэтому связы­вание проблем вместе, по всей вероятности, не только окажет слабое влияние или не окажет никакого влияния на такие проб­лемы, как Ближний Восток или Берлин, но, по всей вероятности, даже уменьшит шан­сы на то, что переговоры об ограничении стратегических вооружений дадут какие-то положительные результаты. Эти перегово­ры следует рассматривать не как процесс торга, при котором заинтересованность рус­ских в заключении соглашения может быть использована для урегулирования других политических проблем.

Самое убедительное свидетельство взгля­дов правительства США на «теорию свя­зи» появилось после недавних налетов на Северный Вьетнам. Были намеки на то, что эти налеты соответствуют аргументу, выд­винутому Белым домом ранее в этом го­ду, что непредсказуемость имеет свою ценность. Но эти же налеты были истолко­ваны и как предостережение против захо­дов русских на Кубу.

Нет нужды говорить о том, что создание советской базы для обслуживания ядерных подводных лодок в западном полушарии мало чем может подорвать стратегические способности Америки. Правда, если бы рус­ские были в состоянии при помощи базы на Кубе радикальным образом увеличить свой флот лодок ПЛО (противолодочной оборо­ны. — Ред.), некоторые из наших подвод­ных лодок, вооруженные ракетами «Поларис», могли бы оказаться под угрозой. Но может ли кто-нибудь принять всерьез пер­спективу, что русские добиваются подлин­ной способности нанесения первого удара?

Кроме того, мы сейчас являемся свиде­телями возрождения берлинской проблемы как вопроса символического значения. Мно­гие годы назад это, может быть, имело бы смысл, поскольку между нами и русскими почти не было договоренности по другим вопросам. Но сейчас она существует, осо­бенно в деле переговоров об ограничении вооружений, а также в отношении необхо­димости сохранить стратегический статус-кво в Европе.

К сожалению, мы снова ищем символов, тогда как под рукой достаточно вопросов по существу. Эта последняя кампания тре­воги по поводу Берлина началась как по­пытка удостовериться в том, что восточная политика канцлера Брандта не выйдет из-под контроля США.

В какой-то степени может показаться желательным связать друг с другом вопро­сы, имеющие прямое отношение к общим западноевропейским проблемам (а не толь­ко к проблемам Западной Германии). Одна­ко, делая Берлин ключом, в особенности ключом к созыву общеевропейского сове­щания по вопросам безопасности, которое могло бы помочь законным контактам меж­ду Востоком и Западом, мы только за­трудняем достижение прогресса повсюду.

Правительство также поощряет чрезмер­но упрощенный взгляд на активность Со­ветского Союза на Ближнем Востоке. К сожалению, кажется, что «случайная оговор­ка», допущенная д-ром Киссинджером в июле этого года насчет того, чтобы «вы­теснить» русских из Египта, служит моти­вировкой политики правительства.

…У нас могут быть веские основания поддерживать Израиль. Но не следует вос­принимать каждый панический крик, раздающийся из Иерусалима, как фактическое изменение в соотношении военных преиму­ществ (в рамках которого Израиль — так же как и США в отношении Китая — счи­тает для себя жизненно необходимым со­хранять способность нанесения успешного первого удара). Не следует также видеть в каждой перемене очередное доказательство нежелания Советского Союза способство­вать предотвращению войны.

Должно быть очевидно, что Советскому Союзу суждено стать великой морской державой и играть важную роль в судьбах Ближнего Востока. Однако, если мы впа­дем в панику перед лицом этого неизбежного хода событий, значит, мы не сможем увидеть ту ограниченную роль, которую во­енно-морские силы играют как фактор, влияющий на поведение третьих стран в современном многополюсном ядерном мире.

Помимо этого, мы не учитываем новых важных факторов. В XIX веке и в первой половине XX века вероятный исход кон­фликтов, изменение границ или экономиче­ские преимущества действительно зависе­ли от сравнительного соотношения военной мощи. Однако в будущем роль вооружен­ных сил, надо полагать, станет значитель­но менее важной хотя бы потому, что глав­ные действующие лица — США и Совет­ский Союз — способны сдержать всякую серьезную угрозу со стороны противника своим интересам.

Другой, более важный недостаток вооб­ражения проявился как в риторике, так и в действиях нашего правительства за по­следние месяцы. Я имею в виду нашу не­способность понять, как мало мы знаем о внешнем мире и как он сейчас меняется.

Как бы глубоко мы ни были вовлечены в международные дела, мы сохранили мно­гие качества изолированной страны, или, точнее сказать, провинциальной страны. Это явление нашло свое отражение в осве­щении событий и в их анализе нашими средствами информации, оно проявляется и в отсутствии интереса у большинства американцев к тому, что происходит во внеш­нем мире, и в попытках, которые мы дела­ем для того, чтобы перевести опыт других на понятный нам язык.

Роберт Хант, Вашингтон Пост
«За рубежом», 1970 год

Фото: National Archives and Records Administration (public domain/CC0)