События

«Мы тратим огромные деньги на то, чтобы ребенок оставался несчастным»

Журнал "За Рубежом"

31.03.2013 02:10

3624

— Вы часто бываете в детских домах — условия жизни сирот там действительно ужасны?
— Давайте сначала разберемся в принципиальных отличиях наших детских учреждений от зарубежных. Есть две крайности: одни говорят — ну и что, что в России есть детские дома, они везде есть; другие — ни в одной стране мира больше нет детских домов. Безусловно, государственные учреждения для опеки над детьми, которые потеряли родителей, есть везде. В России в число таких учреждений входят дома ребенка, детские дома, дома-интернаты, дома-школы, социальные приюты, социально-реабилитационные центры. А детдома и интернаты включают в себя еще восемь типов коррекционных учреждений. Приюты первоначально задумывались как места, где ребенок пребывает временно, пока решается, что с ним будет дальше — перевод в другую семью, в другое учреждение или возврат в свою семью. В реальности же наши учреждения — это места, где ребенок живет. Даже в законодательстве записано: цель работы этих учреждений — воспитание, содержание и образование ребенка. Ребенок попадает в детский дом в стрессовом состоянии — травма, потеря семьи, непонимание, что с ним происходит. А ему вместо реабилитации — содержание, воспитание и образование. И уж никак не устройство в семью. Именно в этом главная проблема, а не в условиях. Когда говорят об условиях содержания в детских домах, обычно имеют в виду обшарпанные стены и прочие ужасы. Представьте себе бедную семью. Да, ободранные обои, печурка в уголочке, старенькие советские игрушки. Но это семья, в которой родители любят своих детей, и дети там абсолютно счастливы. Для детей ни количество дырок в колготках, ни качество евроремонта не имеют никакого значения. Их самоощущение зависит только от их отношений с взрослыми: если их любят, ими занимаются, с ними играют, их развивают — у них все в порядке. На материальное положение дети начинают обращать внимание, когда им исполняется лет 14. Да и то не все. Детские учреждения ужасно выглядели в 90-х годах. Как, собственно, и все вокруг. Сейчас ситуация совершенно иная. Большинство учреждений, особенно в крупных городах, выглядят так, как мало у кого выглядят квартиры. Я недавно была в одном доме ребенка, там в игровых комнатах чего только нет — от детских кухонь до сухих бассейнов. Далеко не всякая семья может себе позволить нечто подобное. Понятно, что в дотационных регионах, где на социалку никогда не хватает денег, да еще и директор нерадивый, еще остались учреждения, выглядящие плохо. Здания, которые 10-15 лет назад пришли в негодность, а капитальный ремонт в них так и не провели — это пока есть. Но в основном учреждения финансируются очень хорошо. Даже в самых бедных регионах на ребенка выделяется не менее 20 тыс. в месяц. Это не считая средств на ЖКХ, ремонт и прочее. В Москве же содержание одного ребенка в учреждении обходится в 100 тыс. в месяц. Много у нас семей, которые ежемесячно тратят на ребенка такую сумму?

— И на что идут эти деньги?
— Большая их часть тратится на персонал, который работает не над тем, чтобы реабилитировать ребенка, не над тем, чтобы вернуть его в родную семью или устроить в новую, а над тем, чтобы его обслужить — обучение, стирка, глажка, уборка, готовка. И получается, что мы тратим огромные деньги на то, чтобы ребенок оставался несчастным, а потом вышел из детдома в жизнь неустроенным. Это неэффективная трата средств: мы не решаем проблему, а поддерживаем ее.

— Как складывалась система детских учреждений, которая у нас есть сейчас?
Ключевой момент в истории советских детских учреждений — конец 60-х. Именно тогда появились первые учреждения закрытого типа. До этого и родители могли навещать детей, и дети относительно свободно ходили домой. То есть полной потери связи ребенка с семьей не было. Государство предлагало услугу по воспитанию детей родителям, которые по каким-то причинам не могли делать это сами. Когда появились спецшколы и школы-интернаты, весь цикл жизни ребенка оказался за забором. Разумеется, нигде не записано, что это учреждения закрытого типа, но повода выйти за этот забор у ребенка нет. Параллельно негативно развивалась и ситуация в обществе — в 80-е годы проблема алкоголизма достигла своего пика, изменился и социальный состав детей в детских домах. И если раньше норма о лишении родительских прав хоть и была в семейном кодексе, но использовалась только в крайнем случае, то в 80-е крайним стал каждый второй случай, а в 90-е — каждый первый. До этого дети помещались родителями в учреждения в основном добровольно, а теперь все решало государство и действовало против воли как самого ребенка, так и его родителей. До 2006 года тенденция не менялась: число детей, чьи родители были лишены родительских прав, увеличивалось, закрытость учреждений возрастала.

— А что случилось в 2006 году?
— Стали говорить о том, что детей в учреждениях слишком много, началась пропаганда устройства детей в семью, пошли материальные выплаты. А в 2009 году наконец обратили внимание и на то, что у нас очень уж легко лишают людей родительских прав. С тех пор число таких случаев снижалось, но незначительно. Пока за этим не стоит никакого социального механизма — в основном работает административный ресурс. Сказано сделать меньше — сделаем меньше. В некоторых регионах — в Перми, Самаре, Череповце — ситуацию действительно пытаются изменить к лучшему, но именно в регионах, а не на федеральном уровне.

— Что происходит в этой системе с детьми-инвалидами?
— Когда в конце 60-х создавались учреждения для детей-инвалидов, идея была в том, чтобы собрать в одном месте максимально возможное количество медицинских услуг, необходимых ребенку, и этого самого ребенка туда запихнуть. Хотя логичнее было бы развивать все эти услуги на местах, чтобы любой ребенок мог ими воспользоваться. И теперь мы мучаемся с этими учреждениями, потому что они по логике своей работы воспроизводят сиротство. Что происходит, когда рождается ребенок с инвалидностью? Врачи тут же предлагают маме оставить его в роддоме. Она плачет, она чувствует себя изгоем. От нее может сразу же уйти муж. Но, допустим, мама его все-таки забирает и пытается «вытянуть» его одна, без мужа, без поддержки родных и без особой поддержки государства — на пособие по инвалидности выжить нереально.

— Но это пособие как раз собираются повышать.
— Собираются, но значительно оно будет повышено только для усыновителей и опекунов. А остальные, боюсь, этого повышения и не заметят. То есть родной семье — чуть больше, чем ничего, но если оставить этого ребенка в роддоме, то те, кто его потом усыновит, получат приличное пособие. В общем, нашей маме надо идти работать. А для этого нужно устроить ребенка в детский сад или школу. Но если она живет не в Москве, это, скорее всего, означает, что поблизости нет ни одного образовательного учреждения, куда могли бы взять ее ребенка. Зато, скажем, в 150 километрах от их города есть интернат для детей с таким диагнозом. И в соцзащите, и в опеке ей посоветуют одно: мамочка, везите. И она устраивает его на пятидневку, забирая на выходные. А если интернат совсем далеко и у нее при этом мало денег, то она забирает его, скажем, раз в месяц. И между ними рвется привязанность — через полгода они уже чужие друг другу люди. Потому что пока ребенок не стал подростком, родительство на расстоянии невозможно. Ребенок в этом возрасте нуждается в контакте с заботящимся о нем взрослом, это базис его отношений с миром. Вот так отсутствие инфраструктуры делает детей-инвалидов сиротами. Я уж не говорю о том, что если ребенок — инвалид-колясочник, то мама с ним и на улицу-то выйти может с трудом.

— У нас даже Москва — город по отношению к инвалидам лютый, можно себе представить, что творится в других городах.
— Все очень сильно зависит от власти. Бывает, что где-то глава города вдруг раз — и пандусы везде сделает. С другой стороны, у нас семь лет назад пандусов вообще нигде не было, а сейчас по ГОСТу они должны быть везде. Лепят их, конечно, как попало, но через несколько лет ситуация, видимо, нормализуется. Впрочем, дело ведь не только в пандусах. У нас в прошлом году, помнится, была новость: в Санкт-Петербурге впервые ребенок-инвалид пошел в школу с персональным тьютором (педагогом-помощником. — «За рубежом»). Все каналы это показали. Но ведь это же позор: во втором городе страны в 2012 году появился первый и единственный тьютор. Тут не праздновать, тут плакать надо. Ведь тьютор должен быть у каждого школьника-инвалида, в школе должна быть специальная комната реабилитации для таких детей, должен быть индивидуальный образовательный план, должно быть обучение педагогов тому, как взаимодействовать с этим детьми, школьникам должны рассказывать о том, как общаться с такими одноклассниками.

— Вы верите в то, что эти и другие проблемы детей можно решить за 5-7 лет? Или это все-таки вопрос далекой перспективы?
— Если начать прямо сейчас ежедневно заниматься этим на всех фронтах — это реально. Пока, к сожалению, речь идет только о деньгах для усыновителей. Но если нам, социуму, удастся на этой волне донести до властей мысль о том, что так эти вопросы не решаются, то надежда есть. Вообще для меня лучший способ взаимодействовать с чиновниками — думать, что дело не в том, что они злые или равнодушные, а в том, что они просто не вникли в данную проблему. И вот нужно до них эту мысль донести и сделать все, чтобы решить эту проблему как можно скорее. Мы не можем себе позволить «далекую перспективу», наши дети сейчас находятся в детдомах. У нас нет никакого права строить планы лет на 15.

— Как вы считаете, почему нет никакой негативной информации о европейском усыновлении?
— К сожалению, у меня, как и у вас, есть только данные СМИ по этой проблеме. Но я уверена, что если бы нужно было закрыть усыновление, к примеру, во Франции, очень быстро появилась бы информация о том, что французы вместе с лягушками едят и наших детей. Проблема США, как мне кажется, в том, что это в некотором роде наше альтер-эго. Страна большая, людей много, а значит, очень тяжело наладить механизм контроля, который работал бы без сбоев. Кроме того, там, если я не ошибаюсь, не было обязательного сопровождения семей с усыновленными детьми, особенно тех, кто брал детей через независимое усыновление. В результате они оставались без помощи и не знали, к кому обратиться в трудной ситуации. А вот в европейских странах сопровождение — вещь обязательная. С другой стороны, мы были недавно во Франции, встречались с теми, кто усыновил российских сирот, и увидели, что эти родители очень нуждаются в специфической помощи, касающейся именно наших детей. А французское сопровождение работает по стандартной схеме, и специалисты нередко просто не знают, как помочь родителям в такой ситуации. То есть проблема эта есть не только в США, но и в европейских странах. А не на слуху она только потому, что они нам пока еще не насолили так, как Америка.

— В 2004 году международное усыновление в России достигло пика (иностранцы забрали 9000 детей-сирот), а затем постоянно снижалось. С чем это связано?
— С изменением государственной политики в этой сфере. Сначала сверху было негласно спущено указание не работать с иностранным усыновлением. Потом была проведена переаккредитация агентств, и многие из них вообще потеряли возможность работать в России. Кроме того, примерно в то время стали появляться публикации об ужасной судьбе наших детей, усыновленных иностранцами. Это была планомерная государственная кампания. Но тут нужно быть честным: иностранное усыновление всегда составляло конкуренцию российскому. Никаких иллюзий на этот счет быть не должно. Конкретным людям, которые принимали решения по поводу усыновлений в регионах — сотрудникам банков данных и органов опеки и попечительства — было выгоднее отдать ребенка иностранцу, потому что это позволяло обогатиться. Было много историй, в которых мы участвовали, когда детей не отдавали российским усыновителям, а придерживали для иностранных.

— А с коррупцией, которой сопровождался процесс усыновления российских сирот американцами, хоть как-то боролись?
— Никакой борьбы не было. Никто не слышал об уголовных делах по фактам этой самой коррупции. Ни один чиновник не то что не сел в тюрьму, но не был даже уволен. Возникает вопрос: хорошо, агентства давали взятки — а кому они их давали-то? Детям, что ли? Все те, кто развел эту коррупцию, остались на своих местах, а некоторые даже повышение получили. А ведь люди, которые много лет участвовали в коррупции, уже не переучатся и будут искать другие источники доходов — займутся, например, разворовыванием бюджетных средств, которые сейчас будут выделены на решение проблемы сирот в России.

— Но если вы знали о коррупционных схемах, то почему молчали?
— Мы бы не смогли ничего доказать. Люди там работали опытные, тонкие. Они держали в руках всю информацию о детях, и никакого внешнего контроля над ними не было. А кроме того, даже если бы мы начали об этом кричать, то, скорее всего, просто приблизили бы конец иностранного усыновления. Я, пользуясь случаем, хотела бы обратиться к сотрудникам агентств: предайте огласке фамилии людей, которые вымогали у вас взятки. Если боитесь — сделайте это анонимно.

— Как, на ваш взгляд, должны были реагировать власти РФ на информацию о случаях насилия и гибели детей в США?
— Прежде всего, надо было проанализировать ситуацию. Как я уже сказала, мне кажется, что все эти случаи связаны с тем, что в Америке не было должным образом налажено грамотное сопровождение семей, усыновивших детей из российской системы. И можно было договариваться о том, чтобы его наладить — именно для этого наши страны и подписали двухстороннее соглашение. Теперь оно денонсировано, и мы вернулись в ту точку, с которой начали движение.

Беседовал: Илья Борисенко
Фото: личный архив Елены Альшанской

Информация к размышлению: мертворожденное соглашение

О гибели в США почти двух десятков усыновленных российских детей и ряде случаев неподобающего обращения с ними было известно задолго до подписания «закона Димы Яковлева». Прямым поводом к денонсации двустороннего российско-американского соглашения об усыновлении стали два случая, когда официальные представители РФ не были допущены к российским детям – Максиму Бабаеву, усыновители которого были лишены родительских прав за издевательства над ребенком, и воспитанникам приюта Ranch for Kids. Глава МИД РФ Сергей Лавров прокомментировал эти факты так: «…Мы не видели искреннего желания американской администрации что-то сделать. Когда нужно, она находит способы серьезно донести свою точку зрения и до независимых судов, и работает с конгрессом так, что он в итоге прислушивается. Мы все это знаем. В случае с М.Бабаевым мы не увидели такого желания вообще, как и не наблюдали готовности помочь нам посетить «Ранчо для детей» («Ranch for Кids») в штате Монтана, о котором узнали случайно из американских СМИ».
Между тем в тексте соглашения, с которым можно ознакомиться на сайтах российского Министерства образования и Госдумы РФ, нет ни единого упоминания о том, что власти США обязуются обеспечивать доступ официальных лиц РФ к усыновленным детям. Операторы соглашения называются, отчетность регламентируется, о доступе – ни слова.
Когда посол США в РФ Майкл Макфол написал в Твиттере о том, что денонсация Соглашения лишает Россию возможности следить за положением усыновленных американцами детей, ему напомнили о консульской конвенции 1964 года, подписанной Соединенными Штатами и Советским Союзом. В ней и в самом деле есть статья 12, в которой говорится: «Консульское должностное лицо имеет право в пределах своего округа встречаться и сноситься с любым гражданином представляемого государства, оказывать ему содействие и давать советы, а в случае необходимости принимать меры для оказания ему правовой помощи». Поскольку дети, усыновленные американцами в России, до 18 лет сохраняют гражданство нашей страны, консульские работники РФ и в самом деле должны при необходимости получать к ним доступ. (Непонятно, правда, какое отношение к таким работникам имеет пытавшийся попасть на Ranch for Kids Павел Астахов – он, как известно, сотрудник администрации президента, а не МИДа.)
«За рубежом» обратился за разъяснениями в ближайший филиал госдепартамента США – американское посольство в Москве. Там ответили, что, во-первых, глубоко разочарованы решением российских властей о расторжении соглашения, а во-вторых, правительство США построено по федеральному принципу, и госдепартамент выступает только в качестве посредника между иностранными должностными лицами и представителями соответствующих американских органов власти на уровне штата и на местном уровне. «Мы поддерживаем связь приемных родителей, опекунов и детей, которые имеют как американское, так и иностранное гражданство, с консульскими представителями стран, откуда дети прибыли, в соответствии с внутренними законами США, в том числе — законами о частной жизни и о родительских правах. Тем не менее государственный департамент не имеет юридических обязательств по обеспечению доступа к детям, усыновленным из России», — заявили представители посольства.
Заметим, что после трагедии с Максимом Кузьминым (Максом Шатто), погибшим в январе этого года в Техасе, доступ к брату Максима, Кириллу Кузьмину, сотрудники российского консульства получили без особых проблем.
«За рубежом»