Габриэль Гарсиа Маркес: Сто лет любви

Габриэль Гарсиа Маркес написал новый роман «Любовь во время чумы», только что вышедший в испаноязычных странах и уже получивший огромный общест­венный резонанс в мире. В интервью писателя газете «Унита» он рассказывает о работе над новым своим произведением, о своих творческих планах.

— «Любовь во время чумы» — первый роман, написанный вами после присуждения Нобелевской премии в 1982 году, что, вероятно, заставило вас еще взыскательнее отнестись к новому произведению?

-После присуждения Но­белевской премии я не писал почти год. Когда же снова обратился к рукописи, нача­той прежде, мне уже не по­нравилось то, что было напи­сано, поэтому я многое изме­нил. Я перенес действие мое­го романа на пятьдесят лет назад. В первоначальном ва­рианте события разворачива­лись в двадцатые годы наше­го века. Теперь же я решил начать свою историю с конца восьмидесятых годов прошло­го века. Я хотел рассказать о любви, которую люди мо­гут хранить всю свою долгую жизнь, поразмышлять над тем, что же такое любовь для сберегших ее старых лю­дей. Но это не просто исто­рия любви двух старичков, как кто-то сказал. Я про­штудировал много работ по истории конца прошлого ве­ка, потому что хотел быть точным в описании историче­ских событий, восстановить историческую и эмоциональную атмосферу, дух того времени, показать, как тогда жи­ли люди, работали, какую носили одежду, даже какие тогда любили цветы и аро­маты.

-А о каком колумбий­ском городе идет речь в ро­мане?

-Это собирательный об­раз, в его облике воплоти­лись черты трех колумбий­ских городов:    Картахены, Санта-Марты и Барранкильи.

Работая над романом, я много беседовал со своими родителями. Отец мой умер в конце прошлого года в воз­расте 84 лет, а матери сей­час 80. Я подолгу разговари­вал с ними, скрывая, однако, что хочу писать роман об их жизни. В его основе снача­ла была история любви моих родителей, потом я внес в повествование отдельные эле­менты другой истории, ведь любой сюжет является своего рода коллажем. Берется ку­сочек одной жизни, кусочек другой, кусочек третьей, скла­дывается все это вместе, и в результате получается нечто совершенно новое. Я так и не сказал моим родителям, поче­му я каждый день приходил к ним в дом и расспрашивал об их любви, историю кото­рой они так счастливы были рассказывать. Однако при этом случилась одна любопытная вещь. Однажды я зво­ню отцу, чтобы расспросить его кое о чем. Раньше он ра­ботал телеграфистом, а по­скольку главный герой моего романа тоже телеграфист, я хотел выяснить у него, как назывался когда-то один из сложнейших способов связи. Потом, когда мой отец умер, одна колумбийская газета опубликовала интервью с ним, сделанное незадолго до его смерти. Журналист спро­сил его, не пытался ли и он когда-нибудь писать. Отец от­ветил, что хотел написать историю своей любви, но од­нажды ему позвонил сын и спросил, как назывался один из способов связи между те­леграфными станциями, и тогда он решил не браться за перо, потому что понял: этот роман уже пишет его сын.

-«Связь» сработала превосходно…

-Да, жизнь действитель­но преподносит нам самые удивительные сюрпризы. Так вот, когда я пишу книгу, то предпочитаю отталкиваться от реальных событий. Не по­нимаю, как можно создать роман на основе только од­ного придуманного сюжета.

-Кроме материала, взятого из реальной жизни ре­альных людей, большим под­спорьем для вас, видимо, был опыт изображения человече­ских чувств в классической литературе, например, у Фло­бера?..

-Я решил переместить действие моего романа в прошлый век и вообще напи­сать его так, будто он был создан именно в прошлом столетии, с использованием повествовательной манеры постромантического стиля, величайшим представителем которого был Флобер, как раз под влиянием этого писателя. Перечитывая «Госпожу Бовари», я видел, что Флобер воспроизводил не только ис­торию любви, но и дух эпо­хи. Мне было важно понять, как это делал великий фран­цуз, чтобы следовать его ме­тоду и в своем романе. Очень важно было проанализиро­вать характер романа XIX века, чтобы написать потом роман XX века, который имел бы ту же ясность. В связи с этим мне вспоминается одно высказывание о том, что «ли­тературно — просвещенными людьми можно назвать толь­ко поэтов и критиков, пото­му что романисты читают произведения других авторов только для того, чтобы изу­чить, как они написаны».

Мы, писателя, проделываем с ними нечто вроде анатомирования, чтобы по­нять весь механизм произведения, извлекая из этого для себя максимум выгоды. Имен­но с такой целью я перечел французские романы прошло­го века. И вообще считаю, что нужно было бы в конце романов прилагать библио­графию, как это делается в научных исследованиях…

-Почему же вы этого не сделали? Это было бы инте­ресным нововведением.

-Я боюсь рассеивать внимание читателя, а ведь очень важно удержать его. Сам я плохой читатель, в том смысле, что, когда книга не способна эффективно себя защи­щать, то я ее бросаю. Когда же пишу, меня преследует ужас, что читатели сделают с моим романом то же самое. Поэтому, если я замечаю, что развитие действия становит­ся скучным, я стараюсь най­ти какие-то новые сюжетные повороты.

-А ведь есть мнение, что писатели в отличие от жур­налистов не думают о чита­теле.

-Когда я пишу, то по­стоянно думаю о читателе. Это у меня осталось от жур­налистской работы, я всегда говорил, что линия, отделяю­щая журналистику от литера­туры, очень условна. Меня го­раздо больше интересует мне­ние читателей, а не критики. Критику я почти никогда не читаю, за исключением неко­торых статей, в которых есть хоть немного серьезных мыс­лей. Когда же кто-нибудь из читателей говорит мне, что не выпустил из рук мой роман, пока не дочитал его до кон­ца, то для меня это высшая похвала, именно то, чего я же­лал.

-Вы написали роман, действие которого происходит в XIX веке, и написали его в стиле XIX века, но с помощью компьютера. Нет ли здесь противоречия?

-Для меня компьютер — это пишущая машинка, толь­ко более простая, практичная и полезная. Я начинал писать деревянной ручкой с пером, потом перешел к авторучке, к старой механической ма­шинке, затем к электриче­ской, а сейчас пользуюсь ком­пьютером. Но компьютер не сочиняет вместо меня романы, а просто позволяет мне работать более быстро и менее утомительно. Если бы у меня был компьютер двадцать лет назад, то я написал бы книг в два раза больше.

Вместе с темой любви, пронизывающей весь роман, параллельно существует и другая: войны, жестокости и насилия в Латинской Аме­рике…

— Эта тема всегда волно­вала меня. Это перешло ко мне от моего деда, который рассказывал мне о граждан­ских войнах в Колумбии, по большей части это были вы­думанные, фантастические истории, предназначенные для ребенка. Таким образом, я знаю об этих событиях, с од­ной стороны, в плане леген­дарном, а с другой — в плане реально пережитых политиче­ских потрясений. Для меня война в Колумбии не закон­чена. В прошлом веке у нас была либеральная партия, ко­торая правила страной пооче­редно с партией консерватив­ной. Случались восстания, потом заключалось переми­рие, повстанцам присваива­лись военные звания и выда­вались пенсии, как, впрочем, и тем, кто был на стороне офи­циальной власти. В романе «Полковнику никто не пишет» главный герой — полковник всю свою жизнь проводит в ожидании, что ему будут вы­плачивать пенсию как участ­нику войны, которая так и не начинается. Колумбия была бы гораздо более развитой страной, если бы сумела реа­лизовать на практике програм­му генерала Рафаэля Урибе, который был последним вели­ким повстанцем конца прош­лого века. Он был федерали­стом, и, когда в Венесуэле с триумфом победило федераль­ное правительство, он ушел в Венесуэлу сражаться против консервативного колумбий­ского правительства. Сегодня это никому не понятно: сражаться на стороне другого го­сударства против своей роди­ны. В последнем романе, как и во всех моих книгах, много страниц посвящено этому несостоявшемуся повороту, по­скольку я считаю, что все бе­ды моей страны в этом столе­тии являются следствием по­ражения федерализма в прош­лом веке.

-Над чем вы сейчас ра­ботаете?

-У меня есть намерение написать один очень короткий исторический роман, не более чем на 150 страниц, но я по­ка не хочу об этом говорить, потому что его идея еще не вполне созрела.

-Говорят, что это исто­рия жизни Симона Боливара?

-Возможно. Потом я ду­маю написать воспомина­ния. Обычно писатели пи­шут их, когда уже ничего не помнят. А я хочу сделать это сейчас. Все, что случилось со мной интересного, отразилось в моих романах, написанных на основе реальных историй. И вот я снова решился «прой­тись» по ним и рассказать о событиях, легших в основу ху­дожественного вымысла. Нет ничего более увлекательного, чем вновь пройти по всей сво­ей жизни.

«Унита», Рим.

«За рубежом» 1986 год.