Косметика: пять тысяч лет искусства быть красивой

Косметикой (буквально — искусство украшать) называют учение о средствах и методах улучшения внешности человека, а также веще­ства, применяемые для придания свежести и красоты лицу и телу. До­шедшие до нас письменные источники, рисунки, обнаруженные при археологических раскопках памятники материальной культуры свиде­тельствуют, что косметика зародилась в глубокой древности. Автор публикуемой статьи из итальянского журнала приходит к выводу, что на всех этапах развития общества косметика носила отчетливо выра­женный социальный характер.

Когда речь идет о внешности человека, о которой два тысяче­летия назад Марк Аврелий (рим­ский император и философ. — Ред.) сказал, что это его «лучшее рекомен­дательное письмо», нельзя обойти молчанием такой фактор, как косме­тика. Исследование этого аспекта все­мирной истории может показаться лег­комысленным лишь на первый взгляд, ибо во все времена род людской вел и ведет непрекращающуюся борьбу с морщинами и прочими безжалостны­ми приметами быстротекущих лет.

В истории человеческих нравов от­четливо прослеживается тенденция ко все большей заботе о красоте тела и особенно лица. Тенденция эта ме­нялась в зависимости от эпохи и при­надлежности человека к той или иной социальной группе, но в основе ее — традиция, уходящая в глубь веков. Например, если цвет, его применение всегда ассоциировались с чем-то сим­волическим, порой имеющим даже магическое значение, то нет ничего удивительного, что женщина, нама­зывая губы помадой, сама подчас вос­принимает это по сути своей простое действие как своего рода ритуаль­ный акт.

Существуют доказательства того, что косметикой пользовались в Древ­нем Египте, Именно там были обнару­жены многочисленные рецепты косме­тических средств, нередко высечен­ные на стенах храмов, ибо благово­ния, мази и краски для лица предна­значались в первую очередь не для широкого пользования, а для жрецов, совершавших богослужения. Дошед­шие до нас произведения древнееги­петского искусства, в частности ри­сунки, а также отдельные предметы погребального ритуала дают на этот счет, пожалуй, более широкое пред­ставление по сравнению с другими античными цивилизациями.

Например, именно к этому периоду истории Древнего Египта (около XXV века до нашей эры) относится весьма характерное разделение людей по цве­ту кожи: на светлокожих и смуглых, продержавшееся почти до нашего вре­мени. В самом деле, если в XX веке смуглая от загара женщина считается более привлекательной, чем светлоко­жая, то на протяжении многих и мно­гих веков молочно-белый цвет кожи почитался как один из первейших ат­рибутов женственности. Когда вели­кий живописец XVI века Паоло Веро­незе изобразил на одной из своих фресок знатную даму и ее служанку, то первую он наделил белоснежной кожей, лицо же второй получило тем­ный цвет загара. Таким образом, бе­лизна лица подчеркивала социальную принадлежность благородной дамы в отличие от крестьянок и вообще жен­щин из простонародья с их обожжен­ными солнцем лицами. Белизна, кро­ме того, ассоциируясь со светом, днем, солнцем (что сегодня мы ассо­циируем с загаром), связывалась с представлениями о жемчуге, молоке, белой лилии, снеге — символах чисто­ты и непорочности.

Приемы древних снова вошли в моду

Косметика, ее средства широчай­шим образом использовались не толь­ко в Древнем Египте, но также в Древней Греции и Римской империи.

Обычно применялись краска для волос, кремы для выбеливания лица, черная тушь для глаз, смолы и воск для удаления волос, благовонные мас­ла для смягчения кожи, алая краска для подведения уголков глаз. Именно древние египтяне первыми поняли, насколько привлекательнее становится лицо с подведенными глазами. Современные женщины полностью переняли этот прием древних «косметологов» и широко нм пользуются.

Сосуды с черной краской для глаз, которая называлась «мастим» или «стим», что означает в буквальном переводе «цвет, делающий глаза говорящими», иногда имели форму лож­ки. Самый знаменитый из дошедших до нас хранится в Лувре и называ­ется «Плывущая рабыня». Он представляет собой распластавшуюся женскую фигурку с простертыми вперед руками, в которых зажата маленькая чашечка с крышечкой, где хранилась краска. Ее наносили узкой полоской от уголков глаз, отчего глаза казались более крупными и удлиненными.

Эффект этот в сочетании с равно­мерно нанесенными на лицо белилами усиливался еще больше, поскольку пышная прическа египтянок делала их лица как бы меньше, отчего подве­денные глаза становились еще крупнее, а их взгляд — глубже, вырази­тельней. Весьма вероятно, что при по­мощи специальной кисточки подкра­шивались и ресницы: об этом можно судить по некоторым дошедшим до нас портретам. К сожалению, в нашем распоряжении нет ни одного художе­ственного подтверждения другой изощренной уловки, упоминаемой в некоторых текстах: обозначение голу­бым цветом линии вен на лице. С этим приемом мы встретимся вновь лишь во Франции XVII века. Хорошо знаком был в Египте и такой компо­нент современной косметики, как под­крашивание губ. Об этом свидетельст­вует один из папирусов, хранящихся в Туринском музее, с изображением придворной дамы, наносящей краску на губы маленькой кисточкой.

Как восточные румяна и белила «завоевали завоевателей»

Греческая мифология приписыва­ет Афродите изобретение средств под­держания красоты, а Елене Прекрас­ной — их распространение. В дейст­вительности знакомством с космети­кой греки обязаны империи фараонов.

В Древней Греции также были в ходу белила для лица и черная краска для подведения глаз. Вместе с тем то, что мы ныне называем макияжем, у гре­ков носило еще более подчеркнутый характер, чем у египтян: например, гречанки не просто чернили ресницы сажей, но и закрепляли ее смесью из яичного белка со светлой смолой. Гу­бы и щеки румянились с помощью су­рика.

В свою очередь, та часть Греции, которая была впоследствии завоева­на римлянами, послужила передаточ­ным звеном, благодаря которому во­сточная косметика «завоевала завое­вателей». Результатом явилась пол­ная перемена эстетических воззрений римских матрон (мы говорим, разуме­ется, о женщинах, принадлежавших к высшим слоям общества), придержи­вавшихся во времена республики строгих нравов. Белизна кожи сдела­лась главной заботой и для жительниц Рима. Глаза и ресницы подкрашива­лись черной тушью, а щеки покрыва­лись слоем красной краски, сходив­шей на нет на скулах. Для улучшения кожи лица рекомендовались маски на ночь. При этом один из дошедших до нас рецептов выглядел следующим об­разом: отвар рисовой муки или из­мельченных бобов, смешанный с хлеб­ным мякишем, размоченным в молоке ослицы (обладающим чуть повышен­ным содержанием кислоты).

До нанесения макияжа кожа лица очищалась и укреплялась. Своеобраз­ный снобизм древних римлянок состо­ял в том, что всем помадам и кремам давались греческие названия (как в наши дни духи именуются на фран­цузский манер, а кремы — на аме­риканский). Подведению глаз рим­лянки, по-видимому, не придавали такого значения, как гречанки. Зато в текстах очень часты упоминания о белилах и румянах и способах их приме­нения. Нелегко судить о конечном эс­тетическом эффекте. Было бы ошиб­кой доверяться в этом отношенин осуждающе-презрительным суждени­ям такого автора, как Лукиан: подоб­ные оценки монотонно повторяются в речах и писаниях моралистов всех времен. С другой стороны, Овидий в своем «Искусстве любви» возносит хвалу косметике, говоря о ней как о своеобразном искусстве, которое до­ставляет удовольствие как самим женщинам, так и окружающим. К сожалению, до нас не дошли произведения живо­писи, которые бы позволяли судить о результатах сложных ухищрений мод­ниц, описанных в многочисленных со­хранившихся текстах. Можно пове­рить, во всяком случае, что имевшегося разнообразия тонов и оттенков белил и румян было достаточно для удовлетворения всех запросов.

«Хамманы» древнего Багдада

С наступлением средневековья, напротив, увлечение косметикой пере­жило период спада. Одной из причин, без сомнения, было жестокое осужде­ние ее — как и любых других прояв­лений тщеславия — церковными авто­рами. Если Тертуллиан, например, был искренне убежден, что помады и румяна изобретены дьяволом, то св. Клементий, со своей стороны, учил, что краска на лице женщины — знак того, что она нечиста душой (тот же святой, впрочем, с не меньшим рвени­ем осуждал «феминизацию» мужчин, подстригающих бороду, «этот отличи­тельный признак мужской доблести»). По этой причине, в частности, косметика на протяжении нескольких веков культивировалась не столько в христианском, сколько в мусульман­ском мире. Изоляция, замкнутый об­раз жизни женщин в условиях ислам­ской цивилизации порождали неслы­ханную изощренность в применении средств красоты. В гаремах заботы о теле и лице занимали многие часы: массажи, удаление волос, уход за ног­тями рук и ног и, разумеется, за ли­цом. На ресницы наносилась черная краска, глаза искусно увеличивались с помощью туши «когол» (так делают и сегодня в исламских странах, где женщины еще носят чадру), губы и десны окрашивались в яркий красный цвет благодаря жеванию бетеля, на щеки ложился слой розовой пудры. Чтобы составить четкое представле­ние о том, насколько широко космети­ка была распространена в странах Востока, достаточно назвать одну циф­ру: только в Багдаде в XII веке дей­ствовало 5 тысяч «хамманов», то есть по-современному институтов красоты.

Решающий поворот в отношении к косметике произошел в Италии в эпо­ху Возрождения. Именно в этот пе­риод оформился тот идеал красоты, который прямо требовал, чтобы ему были подчинены особые старания по уходу за телом. Следует, впрочем, иметь в виду, что этот идеал (описан­ный в XVI веке Агостино Нифо в его трактате «О прекрасной любви», а также Бальдассарром Кастильоне и Аньоло Фьоренуцолой в «Диалоге о красоте дам») имеет мало общего с нашими нынешними представлениями.

Главные усилия, как в Египте и Древнем Риме, предпринимались для обеспечения белизны лица. Екатерина Сфорца. например, оставила потомкам следующий рецепт смеси, гарантирую­щей белоснежный цвет кожи лица: «Вода, смешанная с кровью голубя, лепестками лилии, камфарой, свежи­ми яйцами и медом». Обратите вни­мание, что два последних компонента используются косметологами по сей день. Однако далеко не все рецепты старины были безвредными. Скажем, широкое применение в них металличе­ских окислов нередко приводило к опасным последствиям. Погоня за белизной кожи, иначе говоря, была сопряжена с не меньшими издержками, чем стремление современных модниц добиться максимального загара во что бы то ни стало.

Жительницы Флоренции, Рима, Ге­нуи скоро выучились чернить глаза и использовать эффект контраста с ко­жей лица и в особенности со светлы­ми волосами. Повсеместно на Апеннин­ском полуострове дамы пользовались масками «для красоты лица»: на него накладывали тонкий ломоть свежей телятины, вымоченной в дождевой во­де. О том, насколько глубоко космети­ка внедрилась в нравы эпохи, можно судить по высказываниям Данте, от­мечавшего, что женщина, которая не пользуется кремами, мазями, прити­раниями, помадами и красками, — исключение из правил.

Не помогали даже полные негодова­ния высказывания тех. кто находил макияж дам XVI века неестественным, вызывающе грубым. «Не покрывай ли­цо белилами, не походи на тех непри­стойных девок, что расписывают себя как маски и мажут губы кино­варью!» — взывали моралисты.

Благодаря Екатерине Медичи, став­шей французской королевой, итальян­ские вкусы в области косметики были перенесены во Францию, впоследст­вии законодательницу моды и в этом. Особого великолепия фран­цузская косметика достигла в XVIII веке. Большое внимание, как и преж­де, уделялось подведению глаз и рес­ниц, но основной акцент теперь пере­местился на выбеливание всего лица. Белизна его, однако, должна была быть неравномерной: более светлой на лбу, слегка темнее к вискам (с неко­торым оттенком голубизны), между тем как «вокруг рта белый цвет дол­жен отливать желтизной алебастра», как о том сказано в альманахе «Биб­лиотека для дам» за 1764 год.

Однако, пожалуй, наиболее харак­терным для этой эпохи был красный цвет «на версальский манер»: не про­сто яркий, а кричаще яркий. Конт­раст, который он порождал с ослепи­тельной белизной белил, должен был производить вызывающий, подчеркну­то ненатуральный эффект.

«Хороший тон» XVIII века требо­вал, чтобы румяна были не только броскими, но и чтобы они нано­сились на нижние веки, поскольку это, как утверждали знатоки, «придает огненность взору». Ко всему макияжу добавлялась еще голубая краска, ко­торой намечались ниточки вен на ли­це, плечах и груди, что еще больше должно было оттенять сияющую бе­лизну лица.

Апофеоз дурного вкуса

Как можно видеть, употребле­ние косметики подчас вызывалось отнюдь не стремлением подражать природе, как принято было думать на протяжении двух последних столетий, но, наоборот, имело целью создавать впечатление намеренного пренебреже­ния к естественному, сознательного беспорядка, в общем, в точности то­го, что делают сегодня так называе­мые «панки». Своими дикими прическами и безобразно отвратительным макияжем, нарочито и вызывающе отличающимся от общепринятого, эти девицы и юнцы демонстрируют «разрыв» с традиционной «буржуазной косметикой».

В действительности же они всего лишь бессознательно копируют нравы и обычаи эпохи Казановы с ее пресыщенной и развращенной аристократией, которая довела свое понятие красоты до восхищения самыми изощренными противоестественными вещами.

Попросту говоря, «хорошим тоном» тогда считалось то, что сегодня мы определяем как дурной вкус. Объяс­нялось же это все более судорожным стремлением «казаться» в эпоху, ког­да поднимающееся «третье сословие» мало-помалу сводило на нет факт «благородного происхождения». Как писал Монтескье, «растущее смеше­ние условий и образа жизни побужда­ет людей судить о других по их внеш­ности».

Но создание такой внешности требо­вало многих часов терпеливой работы и превращало будуар дам в подобие настоящего театра. В спектакле уча­ствовали «ведущие актеры» (сама да­ма, накладывавшая косметику), «ста­тисты» и «хор» (парикмахер и слу­жанки) и, наконец, зрители в каче­стве специально приглашенных гостей. В целом зрелище приобретало свет­ский, то есть социальный, обществен­ный оттенок. Фрейд ошибается, усма­тривая в раскрашивании лица всегда и неизменно сексуальный подтекст. В своей книге «Женщина в XVIII ве­ке» братья Гонкуры писали об этой эпохе: «Для оживления лица есть лишь одно средство: румяна. Эта крас­ная краска призвана нечто выражать, а степень ее интенсивности возвещает, кому принадлежит раскрашенное ли­цо. Буржуазная дама наносит еле за­метный слой румян; дамы в Версале доходят до оглушительно ярких то­нов». Иначе говоря: покажи мне свои румяна, и я скажу, кто ты.

А ведь мы еще не касались «му­шек» — этих искусственных родинок. В их расположении не допускалось ни­какой случайности, причем и здесь в основе существовал выработанный в обществе «код», принятая система сигналов. Так, мушка рядом с глазом означала «неотразимость», у уголка рта — «страсть к поцелуям», над гу­бой — «лукавство», на носу — «реши­мость», на лбу — «величавость», на ще­ке — «галантность» и т. д. Главное, таким образом, состояло в том, чтобы передать какой-то смысл, развлечь се­бя и других:       одним словом, само­выразиться. Гораздо меньшей, чем ныне, была связь со спецификой собственного характера, своей личности.

До прихода новых, буржуазных, ро­мантических канонов эстетики должно было пройти еще немало времени. С их воцарением — и распространением в нижних слоях общества — прежние, присущие аристократической элите вкусы постепенно вытесняются и за­меняются восхищением перед есте­ственным чувством. И этот «потоп чувств» («среди женщин теперь, — пи­шут братья Гонкуры, — стало обыч­ным проливать слезы по любому пу­стяковому поводу») полностью сметет прочь прежние идеалы в области кос­метики. Отныне будут торжествовать простота, наивность, естественность.

Именно эта «естественность» будет взята на вооружение новым правящим классом, еще не создавшим своего на­бора эмблем и символов и нуждаю­щимся в том, чтобы укорениться в обществе. Формирование нового по­нятия красоты и «приличного вкуса» как раз служило этой цели. По сути дела, в искусстве украшать лицо сред­ствами косметики мы по сей день жи­вем наследием XIX века. Или, точнее, жили до самого последнего времени, когда изменения в образе жизни при­вели к тому, что косметика утратила свою былую «элитарность» и сдела­лась атрибутом массовой практики.

От бальзамов царя Дария до сегодняшних духов

Духи, а вернее парфюмерия, зани­мают в истории косметики отдельное место. Само слово «парфюмерия» сравнительно недавнего происхожде­ния: оно встречается, по-видимому, не ранее первой трети XVI века. До этого обычно пользовались словом «бальза­мы», благовония. Из латыни был заимствован корень «фумус» — куре­ние, воспарение. Дальнейшие видоиз­менения произошли в зоне Среди­земноморья; достаточно сравнить про­вансальское «перфумар», ломбардское «перфума», венецианское «перфумар» и т. д.

Если верить Плинию, первая шка­тулка с благовониями, упоминаемая в истории, принадлежала царю Дарию и досталась от него Александру Маке­донскому вместе с другой военной до­бычей. Известно, что у египтян и ас­сирийцев курение благовоний имело некое «космико-метафизическое» зна­чение, а в Индии — более четко выра­женный религиозный смысл. В библии имеются упоминания о применении ароматических веществ как в мирских целях, так и для богослужения.

Широко применялись они и в Древ­ней Греции, где в дело шли смолы, специи, бальзамы и, наконец, началось использование эфирных масел, полу­чаемых из цветов. Тем самым был сделан первый шаг по направлению к современной технологии изготовления духов. Ценные сведения на этот счет содержатся в записях на глиняных до­щечках, найденных при раскопках греческих городов и лишь недавно расшифрованных. В них подробно описывается состав благовоний, кото­рые обильно применялись как женщи­нами, так и мужчинами, — необходи­мая гигиеническая мера в тамошнем жарком климате.

Через Египет и Грецию ароматиче­ские вещества пришли в император­ский Рим. Здесь использовались ла­дан, мирра, сандал, мускус в сочета­нии с такими специями, как корица, имбирь, ваниль — комбинации, кото­рые и многие века спустя объясняют, почему развитие парфюмерии и га­строномии всегда шло рука об руку. После падения Римской империи, где употребление благовоний достигло не­слыханного уровня, средние века и в этом отношении ознаменовали отступление далеко назад. Благовония сдела­лись чуть ли не исключительной при­надлежностью церковного богослуже­ния, пользование же ими в мирских целях рассматривалось как безуслов­но греховное.

Восстановление благовоний в их прежних правах произошло в значи­тельной мере благодаря крестоносцам. И если аравийские экстракты не спо­собны были отмыть кровь с малень­ких ручек леди Макбет, они тем не менее приносили немалые доходы арабским купцам. Более того, именно арабы внесли решающий вклад в раз­витие современной парфюмерной про­мышленности, ибо им принадлежит заслуга возрождения к жизни таких приспособлений, как колба и змеевик (мы говорим именно о возрождении, ибо уже пять тысяч лет назад в доли­не Инда, как о том поведали недавние раскопки, применялись змеевики из обожженной глины).

Благодаря этой древней технике был также заново открыт способ полу­чения спирта, то есть такого компонен­та, которому принадлежит централь­ная роль в современном производстве парфюмерии. Тем самым был сделан второй решающий шаг в развитии этой отрасли, непосредственно пред­шествующий третьему и наиглав­нейшему — химии как промышленной отрасли в XIX веке, позволившей изготавливать компоненты, способные усиливать и закреплять естественные ароматы.

Дальнейшая история парфюмерии теснейшим образом переплетается с рекламой, приемами психологического воздействия на потенциального поку­пателя ее продукции. Так, в 1929 го­ду огромным успехом пользовались духи «Лиу», названные по имени пер­сонажа оперы Пуччини «Турандот». Лиу — служанка принцессы, предпо­читающая смерть предательству. Та­ким образом, духи «Лиу» станови­лись как бы символом неразгаданной тайны женской души. Тремя годами позже столь же популярными сдела­лись, а вернее, были сделаны духи «Ночной полет», название которых было навеяно одноименным романом Сент-Экзюпери (1931 год). То было время первых крупных достижений в области авиации. Дамские журналы наперебой убеждали своих читательниц, что управлять самолетом не труднее, чем вести автомашину.

Если проследить связь между эпо­хой, изменениями в быту и нравах с психологией потребительниц парфюме­рии, то обнаружится одна примеча­тельная закономерность, способная дать социологам пищу для размышле­ний. В самом деле, в 20-е годы веду­щими темами литературы, публицисти­ки, прессы были темы большого горо­да, модернизации жизни, скоростей, прогресса. Женская мода ориентирова­лась на эталон женщины-подростка: юбка выше колен, короткая стрижка и т. д. Названия духов между тем взывали к нежным чувствам и любо­ванию природой. Духи фирмы «Лантерик», например, назывались «Струи воды» и были снабжены картинкой с Офелией на дне ручья. Популярные духи компании «Арис» назывались «Первое “да”» и «Ночью в саду».

Созданный во Франции банк дан­ных в области парфюмерии насчитыва­ет в своем каталоге за 1880—1985 го­ды в общей сложности 8 тысяч назва­ний духов, из которых 6 тысяч созда­ны во Франции, а 2 тысячи — в других странах. Считается к тому же, что примерно еще 2 тысячи составов оста­лись «неохваченными». Современные духи — этот «жидкий пленник в хру­стальных стенах», как поэтически определил их Шекспир,— могут содер­жать до 300 различных компонентов. Однако, как выяснили специалисты по продаже, выбор той или иной марки на 50 процентов зависит от формы фла­кона и его упаковки. Второй по зна­чению фактор — репутация фирмы. И лишь в последнюю очередь влияние оказывает само содержимое сосуда.

Судьбу этого последнего компонен­та решают три десятка человек, имена которых, как правило, неизвестны ши­рокой публике. Эго — знаменитые «носы», «нюхачи», закулисные творцы тончайших эмоций и ощущений, созда­ваемых с помощью ускользающе ма­лых доз того или иного аромата. Обыч­но это люди, наделенные экстра­ординарной «обонятельной памятью». Они различают три основные части в каждом составе: головную, централь­ную и «хвост». Головная — это быстро улетучивающиеся ароматы: лимон, розмарин, лаванда и многие другие. Центральная — основательные и более устойчивые запахи: роза, жасмин и то­му подобное. Наконец, «хвост» — это вещества, которые испаряются медлен­но и позволяют фиксировать основу — то, что и создает неповторимый облик духов.

Паоло Мальтезе, «Сториа Иллюстрата», Милан

«За рубежом», 1986 год.