Ошибка капитана Скотта

Их имена исследователи ставят рядом. Скотт и Амундсен. Два путешественника, англичанин и норвежец. Оба страстно рвались к Южному полюсу. Дошли оба, но вернулся только один.

Формируя свои экспедиции, Амундсен и Скотт придерживались абсолютно разных точек зрения. Амундсен планировал отдельные рейды. Скотт — генеральное наступление. В отряд Амундсена входило не более 10 человек. Скотт вел за собой 20-30 разведчиков. Скотт предпочитал военных моряков, находившихся на действительной службе, но и не отказывался от добровольцев, которые были в состоянии оплатить свою долю расходов. Этим и можно, наверное, объяснить то, что в последней экспедиции Скотта участвовали Эпсли Черри-Гаррард и Лоренс Отс. Каждый из них внес по тысяче фунтов стерлингов.

Недавний выпускник Оксфорда, Черри-Гаррард был зеленым юнцом. К Скотту он пришел по настоянию родственников, которые считали, что путешествие в Антарктиду закалит его физически и нравственно.

Капитан Отс, выходец из аристократической среды, имел личный доход и вел типичную жизнь кавалерийского офицера: играл в поло, посещал тир, охотился, держал собственный выезд, яхту и пару скаковых лошадей. Скотт как раз искал человека для ухода за лошадьми, которые должны были тащить экспедиционное снаряжение на первом этапе путешествия к полюсу. Предложение Отса было так кстати, что Скотт зачислил его в отряд заочно.

Еще один доброволец, по имени Трюгве Гран (недавно скончавшийся в возрасте 91 года. Гран стал первым летчиком, перелетевшим Северное море; написал несколько книг. — Ред.), был рекомендован Скотту норвежским героем Арктики Фритьофом Нансеном. Двадцатилетний Гран был классным лыжником, и, продемонстрировав свою технику, он сумел убедить Скотта, настроенного прежде скептически, что в условиях длительного перехода по антарктическим просторам лыжи должны занять прочное место в арсенале средств передвижения наряду с моторизованными санями, лошадьми и собаками.

Капитан Скотт явно рассчитывал на то, что Гран сумеет за короткое время между высадкой в Антарктиде и стартом к полюсу, то есть за несколько месяцев вместо обычных нескольких лет, сделать из его спутников умелых лыжников. Многие из них, например, Отс и лейтенант Королевского индийского флота Бауэрс, вообще не вставали на лыжи.

Фритьоф Нансен убедил Скотта взять в Антарктику сибирских собак. Пони для экспедиции решили привезти из Маньчжурии, где была выведена особая порода животных, хорошо переносивших морозы. 33 лайки и дюжина пони были доставлены морем в Новую Зеландию, куда должны были прибыть участники экспедиции на корабле «Терра Нова».

Гонка за первенство

К тому времени, когда Скотт объявил о своей второй экспедиции в Антарктиду (это было в сентябре 1909 года), Руал Амундсен уже вынашивал собственный план путешествия на Южный полюс, но держал его в секрете не только от Скотта и других известных исследователей, но даже от будущих участников его полярного рейда. Он не рисковал даже заказывать карты Антарктики открыто, а доставал их через посольство своей страны в Лондоне.

Намерения Амундсена раскрылись, лишь когда «Фрам», старое арктическое судно Нансена, переоборудованное для похода в Антарктику, достигло острова Мадейра по пути на юг.

Началась отчаянная гонка за первенство. Поведение Амундсена, не вызвавшее, правда, в то время широкого резонанса в Англии, было расценено как некорректное. Скотт на «Терра Нова», бросившей якорь в Мельбурне, получив каблограмму с этим известием, испугался, что норвежцы попытаются «захватить» предполагаемое место высадки его экспедиции на берегу моря Росса в заливе Мак-Мердо и участок, отведенный под базу.

Но «Терра Нова» прибыла в Антарктиду первой, и лишь спустя 10 дней на противоположном берегу моря Росса, в Китовой бухте, высадилась норвежская команда, которая привезла с собой сани, лыжи и сотню собак.

Уже первые неудачи англичан на земле Антарктиды не предвещали ничего хорошего — одни из трех специально изготовленных для экспедиции мотосаней провалились под лед.

Первый поход с целью закладки продуктов по маршруту экспедиции достался англичанам весьма нелегко. Каждое утро первыми трогались в путь пони, а быстрые собаки стартовали позже, чтобы прибыть на место назначения одновременно. Отс называл эту процедуру чересчур усложненной и неэффективной. Он часто задавался вопросом, что случится, когда в ход будут пущены и мотосани. «Попытка использовать сразу три вида транспорта поражает меня, — писал он домой. — Такое не приносит успеха даже в армии, и потому я абсолютно уверен, что у Скотта ничего не получится».

Сначала Отс не верил в эффективность собачьих упряжек, но скоро убедился, что собаки приспособлены к полярным условиям лучше, чем пони. Когда он заметил, как лошади слабеют от холода, голода, тяжелой работы, он стал настаивать, чтобы Скотт забивал на маршруте самых слабых животных и оставлял их туши в хранилищах на будущий сезон — в качестве корма для собак, а если понадобится, и для людей. Скотт отказался — ему претила мысль об убийстве животных.

«Я против жестокого обращения с животными, — сухо заметил на это Скотт, — и не отступлюсь от своих принципов ради того, чтобы продолжить наше движение вперед».

«Боюсь, вы пожалеете об этом, сэр», — сказал в конце Отс, раздосадованный чувствительностью Скотта.

После закладки хранилища, названного ими «Одна тонна» (по его вместимости), Скотт приказал отряду возвращаться на базу.

По-иному, очень продуманно вел дело Руал Амундсен, хороший организатор и психолог, умевший найти подход к людям и установить с ними правильные взаимоотношения в любой обстановке.

В маленьком, обособленном коллективе, где любое трение может привести к перепалке между людьми, утренняя раздражительность таит в себе серьезную эмоциональную опасность. Скотт, например, по утрам бывал откровенно сварлив и вымещал злость на любом, кто подвернется ему под руку. Более чуткий Амундсен умел контролировать себя и искал способы снимать утреннюю напряженность у своих подчиненных. Так, он организовал состязания в угадывании температуры воздуха. Каждый месяц победителям вручали призы, а одержавшего общую победу в конце сезона ожидала главная награда — подзорная труба. Амундсен сказал отряду, что это делается для того, чтобы выработать у каждого способность самому определять температуру на тот случай, если во время полярного похода выйдут из строя все термометры. Истинной же его целью было выманить людей на свежий, морозный воздух, который столь важен для хорошего утреннего настроения.

Амундсен стремился развлечь людей. Каждую субботу экспедиция готовила горячий коньячный пунш. По воскресеньям, в праздники и в дни рождения устраивались обеды с крепкими напитками. Это помогало пресекать зарождавшиеся конфликты, так как дружеская пирушка у скандинавов имеет ритуальное значение.

В субботние вечера устраивали сауну, тоже своеобразный ритуал очищения тела и духа. Тепло и пар здесь получали с помощью двух примусов, накрытых металлическим лотком. Бег нагишом по туннелю из льда между сауной и жилым бараком заменял традиционное купание в снегу после сауны.

Амундсен считал крайне важным уберечь людей от цинги. Он настоял, чтобы в рационах было сырое тюленье мясо, которое подавалось ежедневно к обеду и ужину, причем на ужин в черничном соусе. Повар экспедиции всегда недожаривал мясо, благодаря чему, как мы знаем теперь, в нем хорошо сохраняется витамин С. Кроме того, норвежцы ели хлеб из муки грубого помола и изделия из дрожжевого теста. Благодаря этому происходило насыщение организма витамином В.

Тюленье мясо, черный хлеб, горячие лепешки — естественные и питательные продукты — составляли основу рациона норвежской экспедиции. Англичане, по словам Грана, «жили в роскоши», питаясь такими продуктами, которые считаются деликатесами даже в цивилизованных условиях. Ели они белый, а не черный хлеб. В их рационе было множество консервов, которые бедны витамином С. Тюленье мясо ели не каждый день и, кроме того, только в пережаренном виде. Изысканный рацион английской экспедиции грозил ее членам обернуться болезнями.

Шаг за шагом — к разочарованию

Во многих отношениях обе базы были резко непохожи друг на друга. Обстановка во Фрамхейме была сродни атмосфере горной хижины или охотничьего судна. В Кейп-Эвансе, напротив, был своеобразный гибрид военного корабля и профессорской. В бараке, поделенном надвое перегородкой из упаковочных коробок, на одной половине размещались офицеры и ученые, а на другой — обособленной жизнью жили рядовые участники похода. Поскольку экспедиции с самого начала был придан морской характер, логично было сохранять принятые на флоте различия и на берегу. Однако контраст между атмосферой в том и другом коллективе определялся качеством их руководства.

Дух деловитости, царивший во Фрамхейме, весьма слабо ощущался в Кейп-Эвансе. Антарктическая зима прошла в праздности, лености, в атмосфере дилетантизма. Лагерные обязанности выполняли на добровольных началах, и «послушных лошадок» заездили вконец. Отработку техники передвижения в экспедиции игнорировали.

Трагически символичной фигурой в этой компании был Лоренс Отс. Случайный среди них человек, он был чужаком как для верхушки экспедиции, так и для живших по ту сторону «перегородки» ее чернорабочих. Отс часами просиживал в конюшне у печки, которую топили ворванью. Скотт полагал, что он делает это из любви к лошадям. Да, это было отчасти так, но верно и то, что он предпочитал их компанию обществу людей.

То, что Скотт на каком-то этапе утратил веру в себя, подтверждает его письмо к жене, написанное незадолго до выхода на полюс: «Сейчас я крепко держусь в седле. И физически, и психологически я готов к работе, и я знаю, что другие видят это и полностью доверяют мне. Но ведь факт, что в Лондоне, а вернее, пока мы не добрались сюда, все было иначе. Беда заключалась в том, что я потерял веру в себя…»

Лгал ли Скотт своей жене или нет, когда писал, что его спутники теперь полностью доверяют ему, — в первую очередь он обманывал самого себя, если искренне верил этому. Вот что пишет Отс, который, вероятно, был здесь самым откровенным в критике происходящего: «Зима была ужасной, хотя мы все хорошо ладили между собой… Я здорово недолюбливаю Скотта и бросил бы эту затею, если бы наша экспедиция не была английской и мы не должны были одержать верх над норвежцами. Скотт неизменно вежлив со мной, и я имею репутацию человека, который умеет с ним ладить. Но дело в том, что он человек неискренний, у него на первом месте он сам, остальные далеко позади, и когда он получит от тебя то, что ему нужно, твоя песня спета». Это строки из письма к матери в ожидании начала похода.

В среду 1 ноября 1911 года, где-то около 11 часов утра, Скотт, который, по словам Грана, «немного», а на самом деле основательно нервничал, запряг своего пони не в те сани и в смущении был вынужден поменять их. Это случилось перед выходом полярного отряда в поход. Один за другим восемь мужчин, каждый из которых вел запряженного пони, исчезли в сером безмолвии.

Через несколько часов на базе зазвонил телефон. На проводе был Скотт, говоривший с передового поста. Он объяснил, что в предстартовой лихорадке оставил на базе флаг Соединенного Королевства, который вручила ему королева Александра с напутствием водрузить его на полюсе. Он хотел, чтобы флаг доставили к месту их стоянки. Выполнить это задание было поручено Грану как самому быстрому и техничному лыжнику. Однако снежная буря задержала того до следующего дня.

Назавтра Гран отправился в путь сразу же после полудня, обернув полотнище, чтобы не измять его, вокруг тела. Лыжник бежал изо всех сил, за три часа преодолел 15 миль (1 миля = 1,6 километра) до Хат-Пойнта при сильном встречном ветре и появился в отряде как раз перед его уходом со стоянки.

А над Южным полюсом уже развевался флаг Норвегии…

Отряд Скотта медленно преодолевал последние 110 миль, оставшиеся до полюса. Одна за другой выбывали из строя лошади. Скотт вроде бы понял, что тащить на себе сани — «изнурительная работа». Кроме того, его и остальных «страшно угнетала монотонность действий, и каждый мог легко внушить себе, что он уже ни на что не годен». В таком настроении отряд пребывал еще до того, как достиг цели, а ведь впереди было больше половины пути.

Задержавшись со стартом из-за того, что кони не могли переносить низких температур, Скотт обрек отряд на приход к Полярному плато в неудобное время — на три недели позже летнего солнцестояния. Морозы были уже на 10 градусов ниже тех, что застали в районе полюса экспедицию Амундсена. Меховая экипировка у членов отряда Скотта, не считая рукавиц и ботинок, отсутствовала, и это давало себя знать постоянными обморожениями, особенно в области лица.

Помимо всего прочего, люди Скотта страдали от обезвоживания. При тяжелой физической работе на большой высоте и при низкой температуре человеческий организм теряет вместе с потом большое количество жидкости. Потеря должна быть компенсирована, а для этого необходимо много пить. Топлива у Скотта едва хватало на приготовление пищи, поэтому вопрос о том, чтобы с его помощью растапливать снег и получать питьевую воду, необходимую для поддержания здоровья, даже не возникал. Обезвоживание проявилось такими симптомами, как физическая слабость, нервные расстройства, общее истощение.

К тому времени как Скотт и его товарищи достигли Полярного плато, у них развилась витаминная недостаточность — нехватка тиамина (витамин В1), рибофлавина (витамин В2) и никотиновой кислоты, — которая на фоне общего недоедания убедительно объясняет состояние депрессии, царившее в отряде. Дефицит витамина С стал причиной открытого нагноения после пореза на руке флотского старшины Эванса, которое упорно не проходило.

Расплата за непредусмотрительность

Ни Скотт, шедший на лыжах впереди, ни Уилсон, тащившийся рядом, не заметили темного пятна впереди, нарушавшего ровную белизну местности. Первым его увидел Бауэрс, тащившийся в середине каравана. Было пять часов пополудни.

Пятно медленно росло, превращаясь в колышущийся предмет, и скоро они стояли под черным флагом — флагом крушения их надежд. Собачий помет и следы лап на снегу поведали им простую историю. Безжалостный ветер, дувший в лицо, казался резче, чем час назад. «У нас сегодня не очень-то счастливый вечер», — произнес Отс.

Шок, вызванный открытием, стал причиной бессонной ночи. «Скотт принимает поражение намного лучше, чем я ожидал,— писал Отс,— Амундсен, я должен это признать, имеет голову на плечах. Норвежцы, вероятно, шли с комфортом, на собачьих упряжках в отличие от нашего ужасного перехода с санями за спиной».

На следующее утро, покинув стоянку и черный флаг, они потянулись к полюсу, до которого оставалось несколько миль. В норвежской палатке Скотт обнаружил конверт с обращением Амундсена к королю Хокону, а сверху — письмо, адресованное лично ему:

«Дорогой капитан Скотт!

Так как Вы, вероятно, первым после нас доберетесь до этого места, прошу Вас оказать мне любезность и переправить это письмо королю Хокону VII. Если Вам пригодятся вещи, оставленные в палатке, пожалуйста, пользуйтесь любой из них без стеснения. Примите мои добрые пожелания благополучного возвращения.

Искренне Ваш, Руал Амундсен».

«Эта штука поставила меня в тупик»,— записал Скотт в дневнике. Слова эти показательны для тогдашнего душевного состояния командира английского отряда. Он не понял, что письмо Амундсена — обычная мера предосторожности на случай катастрофы. Вероятно, он заподозрил в нем скрытую попытку унизить его. В любом случае эффект был уничтожающим. Одним махом, по словам одного из участников экспедиции, Скотт «был разжалован из разведчиков в почтальоны». Обратный путь для английского отряда был несложным: ни пересеченной местности, ни гор, не обозначенных на карте, — только ровная хоженая дорога к широким воротам на ледник Бирдмора. В спину дул устойчивый полярный ветер, сани шли, как на парусах, под ногами хрустел прочный наст, впереди их ждал удобный спуск с вершины плато. Все это помогло отряду Скотта почувствовать себя лучше. В первые три недели отряд покрывал в среднем по 14 миль в день, совсем немного уступая в скорости группе Амундсена, которая делала по 15 миль в день. Но у англичан появилась новая мучительная проблема — отыскивать хранилища. Скотт не пользовался простой поперечной разметкой местности, как Амундсен, а оставлял только флажки, малопригодные в таких условиях. Условные ориентиры в виде пирамид тоже не помогали, так как были слишком низкими и малочисленными. Разрабатывая обратный маршрут, Скотт полагался на следы, оставленные на снегу. Для удобства так же делал и Амундсен. Но у того были собаки да еще передовая группа разведчиков, отыскивавшая следы на снегу. В отряде Скотта, где люди тащили за собой сани, такое ориентирование оказалось неэффективным, так как следы порой было невозможно различить. Англичанам приходилось всякий раз выпрягаться и шарить вокруг. Поэтому определение направления казалось людям Скотта страшно тяжелым занятием. К тому же оно было эффективно только в ясную погоду.

Дважды в первую неделю продвижение англичан останавливали снежные бури. Они считали невозможным идти в таких условиях, хотя это не было аксиомой, так как дул попутный ветер. Следы, занесенные снегом, зачастую было трудно обнаружить также из-за бьющего в глаза солнца. Скотту не пришла в голову, как Амундсену, мысль перейти на ночной режим передвижения, когда солнце у них было за спиной.

По словам Бауэрса, идти пешком было мучительно тяжело. «Я был бы рад заполучить мои старые добрые лыжи», — писал он 31 января, когда отряд уже преодолел расстояние в 360 миль. После 4 февраля Бауэрс вообще перестал вести дневник.

Бауэрс был оптимистом, а такие люди обычно не любят распространяться о неприятностях. Первый тревожный сигнал прозвучал 25 января, во время поисков очередного хранилища. «У нас осталось еды только на три дня, и мы попадем в беду, если не отыщем склад», — пишет он. Бауэрс отвечал за провиант и знал, что Скотт берет его в обрез, но лишь, теперь он начал понимать, до какой степени командир урезает их запасы.

Флотский старшина Эванс был самым крупным в отряде по росту и весу, но ему приходилось обходиться тем же пайком, что и остальные. Поэтому он голодал сильнее всех, и здоровье его резко ухудшалось. Он сильно похудел, рана на руке не заживала, и к концу января Эванс уже не мог даже помогать при разбивке лагеря.

Когда 4 февраля отряд начал спуск с ледника, Скотт и Эванс провалились по пояс в расселину, причем Эванс дважды. В общем-то это обычный в горах инцидент, но в тот же вечер Скотт записал, что Эванс «становится довольно бестолковым и беспомощным», а назавтра вновь отметил, что старшина «очень глупо ведет себя».

Незаживавшая рана, гноящиеся порезы, длительные носовые кровотечения — все это дает основание предположить, что на обратном маршруте у Эванса сказалась недостаточность витамина С. У него, вероятно, начинала развиваться цинга. Незначительное сотрясение при падении в расселину могло быть достаточной причиной для повреждения кровеносных сосудов мозга и для кровоизлияния в мозг.

Последние дни

Кризис наступил 16 февраля. Днем Эванс почувствовал слабость, приступы тошноты, головокружение. Отс, как обычно, честно описал ситуацию: «Эвансу первому пришлось снять с себя упряжь и держаться за сани, а позже он сказал, что не может двигаться дальше. Если он не поправится к завтрашнему дню, бог знает, как мы доставим его домой. Вероятно, мы не сумеем везти его в санях».

На следующий день старшине вроде бы стало легче, он впрягся в сани, но тут же выяснилось, что он не в силах тянуть их. Его спутники были в отчаянии, так как снова должны были на скорости добираться до следующего хранилища. Запас продуктов был у них на исходе, и они не могли позволить себе ни минуты задержки. В это время у Эванса что-то случилось с ботинками. Его оставили приводить себя в порядок и велели догонять отряд, как только он все уладит.

«После ленча, — пишет Отс, — Эванса все еще не было, и мы вернулись за ним на лыжах — Скотт и я. Мы нашли его на четвереньках в снегу в очень жалком состоянии. Он не мог идти. Отправились за пустыми санями, чтобы перевезти его в палатку». Эванс умер той же ночью.

Отряд Скотта продолжал бороться за жизнь, покрывая теперь только по 6—7 миль пути в день. 24 февраля, добравшись до очередного хранилища, Скотт обнаружил утечку топлива.

«Как жаль, что у нас мало топлива… Исчезновение топлива по-прежнему причиняет беспокойство… Топлива безумно мало… Положение критическое. Возможно, мы будем в безопасности, когда доберемся до следующего хранилища, но меня одолевают мрачные предчувствия».

Эти записи Скотта говорят о том, что он понимал всю серьезность положения. Отряду предстоял поединок со смертью. У следующего хранилища англичане оказались 1 марта, и здесь повторилась знакомая по предыдущему складу картина. Вместо ожидаемого галлона (1 галлон = 4,5 литра) керосина Скотт обнаружил в канистре меньше кварты (1 кварта = 1,13 литра), а до палочки-выручалочки — «Одной тонны» — оставалось 150 миль. Эти керосиновые утечки в условиях экстремально низких температур были знакомы полярным исследователям. Амундсен, столкнувшийся с этим феноменом во время плавания через Северо-Западный проход, приложил все усилия к тому, чтобы избежать этого на Южном полюсе. Пятьдесят лет спустя на 86-м градусе южной широты была найдена герметично закрытая канистра с керосином, содержание которой сохранилось в ней полностью. Канистра принадлежала отряду Амундсена. Скотт же не умел хранить жизненно важное для отряда топливо, и оно частично улетучилось всего через три месяца после закладки хранилищ.

У Отса в результате частых обморожений началась гангрена. Из ложной храбрости он скрывал этот факт, пока 2 марта боли не стали такими сильными, что ему пришлось признаться.

25 февраля Эпсли Черри-Гаррард и русский погонщик собак Дмитрий Горев вышли с собачьей упряжкой из Кейп-Эванса навстречу полярному отряду. Черри-Гаррард ни в коем случае не годился для этой роли. Он никогда раньше не имел дела с собаками. Он был близорук и не умел ориентироваться. Скотт всегда смеялся над ним, когда он пытался освоить эту науку. Черри вообразил, что эта миссия будет просто приятной прогулкой. 4 марта они без приключений добрались до хранилища «Одна тонна», покрывая по 20 миль в день благодаря опыту Дмитрия.

Следов Скотта не было видно. Началась буря, которая бушевала четыре дня, пригвоздив Черри и его напарника к месту. Опытный каюр мог бы продолжать путь, но Черри таковым отнюдь не являлся, а Дмитрий не горел желанием путешествовать в бурю. Кроме того, по их расчетам, Скотт еще не обязательно должен был дойти до «Одной тонны», и Черри счел себя вправе оставаться на месте. Прождав Скотта шесть дней, он повернул назад, все еще не подозревая о смертельной опасности, которая нависла над полярным отрядом.

В то время как Черри Гаррард вернулся на базу, Отс был уже на пороге смерти. Скотт велел Уилсону выдавать опиумные таблетки, чтобы каждый, кто захочет, мог облегчить себе страдания. К 14 или 15 марта — они уже потеряли счет дням — страдания Отса стали невыносимыми. Ночью в палатке Отс допоздна писал, потом вручил Уилсону свой дневник, попросив передать его матери.

«Она, — сказал Отс, — единственная женщина, которую я любил».

Утром Отс с трудом вылез из прорванного, отсыревшего спального мешка, переполз через ноги соседей, проковылял к выходу и исчез в снежном вихре. Больше его никто не видел.

Уилсон написал матери Отса, что он никогда не встречал человека такого мужества, какое проявил ее сын. Он умер, как солдат и как мужчина, без единой жалобы, сообщал Уилсон.

«Немного больше опыта — и их предприятие увенчалось бы успехом…»

Погода прояснилась, и это дало силы Скотту, Уилсону и Бауэрсу еще некоторое время бороться за жизнь. 21 марта, когда от «Одной тонны» их отделяло всего 11 миль, у них почти кончились продукты и топливо. Они разбили лагерь, и тут началась очередная буря, пришедшая с юго-запада. У Скотта была обморожена нога, и теперь сам командир стал тормозом для продвижения вперед. Уилсон и Бауэрс, сохранившие лучшую форму, приготовились идти к хранилищу сами и принести продукты и керосин. Но что-то остановило их. Неясно — что. Не меньше девяти дней лежали они рядом со Скоттом — каждый в своем спальном мешке, остатки продуктов и керосина безнадежно таяли, и жизнь медленно уходила из них.

Уилсон и Бауэрс написали несколько горьких писем личного характера. Скотт готовил свои прощальные послания загодя. Первое письмо датировано 16 марта и адресовано казначею экспедиции сэру Эдгару Спейеру. «Боюсь, что нам суждено погибнуть», — писал он.

Кроме того, Скотт обратился с посланием к общественности, в котором писал: «Причины бедствия заключаются не в промахах организационного характера, а в несчастливом стечении обстоятельств в условиях того риска, на который нам приходилось идти. Потеря пони… Погода… Мягкий снег на нижних участках ледника… Проблемы питания, одежды, хранилищ… Не думаю, чтобы человек когда-либо испытал то, что мы пережили за один месяц… Мы бы прошли через это… если бы не болезнь… капитана Отса и не исчезновение топлива в наших хранилищах, за которое я не могу нести ответственность».

Английская экспедиция, перезимовавшая в Кейп-Эвансе, была уверена, что отряд Скотта погиб. Поисковая партия вышла с базы 29 октября 1912 года, взяв курс на юг. Она состояла из 12 человек с собаками и семью гималайскими мулами, использовавшимися в королевской индийской армии. По мере возможности партия придерживалась старого маршрута.

В 6 часов утра примерно в 10 милях к югу от хранилища «Одна тонна», когда поисковая партия как раз собиралась разбить лагерь, люди увидели то, что приняли сначала за условный ориентир. На самом деле это оказалась палатка, занесенная снегом. Скотт, Уилсон и Бауэрс были так близки к спасению, что потрясенный этой мыслью Гран записал в своем дневнике: «Меня не покидает мысль, что мы могли бы спасти Скотта. Возможно, мы добились бы успеха, если бы Черри умел ориентироваться».

Смерть Скотта сделала его национальным героем, Англия с волнением перечитывала строки из его послания к общественности: «В нашем крушении определенно виновата плохая погода… Не думаю, чтобы когда-либо человек испытал то, что мы пережили за один месяц… Я не жалею об этом путешествии, в котором мы доказали, что англичане, как прежде, умеют терпеть лишения, помогать друг другу и мужественно встречать смерть».

Экспедиция Амундсена на Южный полюс была чем-то средним между искусством и спортом. Скотт рассматривал полюс как плацдарм для демонстрации героизма ради героизма. «Мужества, твердости, силы им было не занимать, — писал Амундсен. — Немного больше опыта — и их предприятие увенчалось бы успехом».

Роланд Хантфорд, «Обсервер», Лондон

За рубежом, 1980 г.