Легко ли быть иностранцем

«За рубежом» попросил своих корреспондентов высказаться на непростую тему взаимоотношений иностранцев и аборигенов в Европе, США и Японии, и вот что из этого вышло.

Бельгия: мафия тряпки и пылесоса

Текст: Юлия Пешкова, “Коммерсантъ”

Наша домработница – польская эмигрантка. Ее муж работает на стройках, в ремонтных бригадах, в салонах кухонь – в общем, везде, где нужна пара растущих из нужного места рук. В Бельгии все домработницы из Польши, а их мужья непременно работают в строительстве, так уж исторически сложилось. И это настоящая мафия со сложно организованной структурой, своими законами и авторитетами. А с тех пор как Польша вошла в Евросоюз, еще и легальная.

Началось все как раз таки с мужей. В 90-е, когда в Польше все было примерно так же плохо, как у нас, рукастые мужики потянулись в Европу на заработки. Особенно им понравилось в Бельгии, потому как составить конкуренцию местной рабочей силе (дорогой и медлительной) оказалось проще простого. Населению, в особенности экспатам, польские рабочие (недорогие и расторопные) тоже очень понравились. Вскоре выяснилось, что у маляров и плотников есть жены, которые готовы за умеренные деньги убирать отремонтированные и построенные их мужьями дома и квартиры. Наша первая домработница появилась именно так. “Нужна уборка?” – спросил моего мужа человек, оторвавшись от ковыряния розетки в подъезде. Муж (с которым я тогда еще даже не была знакома) растерялся, но согласился.

Но если польские строители и мастера на все руки пользуются стабильной популярностью (каждая семья непременно имеет в записной книжке номер хотя бы одного поляка, которому можно позвонить, когда посреди ночи прорвет трубу), то репутация их жен менее однозначна. Одним нашим друзьям повезло – у них была домработница с внешностью Клаудии Шиффер и характером Золушки. Всегда на каблуках, с маникюром и вечерним макияжем, она с легкостью укрощала чудовищный бардак в четырехкомнатной квартире своих работодателей, вышивала им скатерти, готовила великолепные ужины и была любимой нянечкой их ребенку. На съем квартиры ей не хватало, поэтому она жила у наших друзей в комнате для гостей. Потом она исчезла: вроде как нашла себе какого-то графа, но я подозреваю, что у хозяйки сдали нервы и она ее просто уволила. Другие наши друзья сменили множество домработниц и наконец-то, думали они, обрели свое счастье. Немолодая серьезная полячка убиралась так хорошо, что после ее визитов они ходили по дому на цыпочках и ужинали в ресторанах – чтобы не нарушить порядок. Со временем, однако, она начала приходить все реже, ссылаясь на занятость и болезни. В конце концов она призналась, что они ее не устраивают. Друзья предлагали двойную цену, но востребованная домработница не согласилась. “Она нас просто уволила!” – возмущались они. Но самая любопытная домработница досталась нам.

Пока мой будущий муж жил один, все шло хорошо. Он оставлял утром на столе деньги, вечером их там уже не было. Рубашки вроде бы были поглажены, а в остальное он не вникал. Когда мы начали жить вместе, домработницу (назовем ее Малгожата) было решено оставить – для сохранения душевного спокойствия. Правда, я быстро выяснила, что проку от нее немного. Убирать ей явно было скучно, поэтому каждый раз Малгожата делала то, что ей подсказывало настроение: меняла местами мебель (“Ну ведь так даже лучше!”), обрезала под корень нашу любимую сирень (“Деревьям это только на пользу”), мыла окна (“А что, вы недовольны?”) и т. п. Она никогда не проводила у нас положенного времени, часто просила повышения, а главное, после ее уборки совершенно ничего нельзя было найти. При этом Малгожата была милой девушкой с трудной судьбой, так что об увольнении речь не заходила, а если и заходила, уверенно подавлялась домработницей.

Подвели ее постоянные поездки в Польшу. В среде бельгийских поляков это нормальное явление: никто, в общем-то, не собирается оставаться в этой дождливой стране пива и картошки фри, всеобщая цель – заработать денег и построить дом на родине. А для этого туда надо время от времени наведываться, не говоря о родственниках и Рождестве с Пасхой. Обычно это не наносит никакого вреда работе: уезжая, поляк (полячка) оставляют на своем месте зятя, соседа по деревне или жену мужниного брата. Иногда замена выписывается непосредственно из Польши: сын едет проведать родителей, его брат приезжает в Бельгию, чтобы поработать на его месте. Наша домработница пользовалась этой системой активно. Время от времени, возвращаясь домой, я заставала совершенно незнакомую девушку, которая на русско-польско-французском объясняла, что заменяет Малгожату. Именно благодаря сменщицам мы узнали, что такое – чистая квартира, где все вещи лежат на своих местах. Мы молились, чтобы Малгожата задержалась в Польше подольше, а то и решила там остаться навсегда. Увы, она всегда возвращалась, а домработницы нашей мечты уезжали на родину. Пока очередная сменщица на довольно бодром французском не сказала, что живет с мужем (разумеется, строителем) в Брюсселе. Этот шанс я упустить не могла. Когда, как обычно, внезапно Малгожата снова возникла в нашей квартире, я собрала волю в кулак и сказала, что мы предпочитаем ее последнюю сменщицу. На что она, рассмеявшись, ответила, что это против всех правил польской чести и что мы – это ее собственность, которую никто не может отобрать. И пошла гладить рубашки. В телефонном разговоре сменщица (положим, Агнешка) испуганно подтвердила, что работать у нас не может, иначе Малгожата, приходящаяся ей дальней родственницей, испортит ей всю жизнь. Но пути назад не было, и я в конце концов упросила Малгожату больше не приходить к нам.

Через месяц (давшийся нам с мужем, надо сказать, нелегко) позвонила Агнешка и робко сказала, что может у нас работать, если мы по-прежнему заинтересованы, так как Малгожата снова уехала в Польшу, а там, глядишь, все и забудется. И еще она рассказала, что наша бывшая домработница не просто приводила замену, чтобы не потерять место, но и брала процент “за услуги”. И многие ее польские подружки были только рады. Но Агнешке это неинтересно, так как они с мужем живут в Бельгии официально и у них полно работы. Я, конечно, тут же согласилась. Так что теперь мы можем рассчитывать не только на чистую квартиру и глаженые рубашки, но и на сбор мебели из IKEA или прибивание полок в воскресенье вечером. А иногда даже на банку настоящих соленых огурцов.

Италия: десант блондинок

Текст: Дарья Князева

Я давно раздумываю над парадоксом: почему мои подруги, девушки амбициозные и целеустремленные, выбирают для постдипломного образования в сфере экономики и бизнес-администрирования университеты Италии – страны, мало ассоциирующейся со словом “экономика” и еще меньше со словом “бизнес-администрирование”? Мне не доводилось слышать об итальянской экономической школе, зато я много слышала о восторженном отношении итальянцев к блондинкам. А мои экономически ориентированные подруги по какой-то нелепой прихоти природы – блондинки.

За робкий взор и золотой волос славянским девушкам прощают многое. Даже учебу на экономическом факультете. Даже несколько дипломов о высшем образовании. Даже три языка в активе. Потенциальные работодатели не верят в русские дипломы, несмотря на кровью добытые апостили и нотариально заверенный перевод перечня изученных дисциплин – по меркам медлительной Европы иметь два образования к 25-ти годам невозможно. Но все же имиджу нашей страны эти дипломы помогают. Они там, в России, все жутко умные, если у них даже блондинки ТАКИЕ – небезосновательно считают итальянцы.

“Если ты из России, все ждут, что ты круглосуточно будешь расхаживать на 12-сантиметровых каблуках, – жалуется Алина. – И при этом ты должна потрясать всех своим интеллектом”. Магистерская программа забросила Алину в Милан. Экономический ум моментально высчитал разницу миланских цен с московскими – и в результате русская студентка всегда хорошо одета, причем в вещи, к которым итальянки начинают приглядываться после 35-ти. Платье от Armani, шарфик от Gucci, босоножки Salvatore Ferragamo. Они там, в России, все жутко богатые, раз у них даже студентки ТАК одеваются – думают итальянцы. Сейчас Алина, уже с магистерской степенью, ксерит бумажки в одной миланской компании за 350 евро в месяц – жалованье стажера. Но это ненадолго, уверена она. “Сценарий у русской студентки тут такой: сначала клубы, всеобщее обожание, море коктейлей. Через пять-шесть лет бывшая студентка открывает галерею или другой бизнес, где можно использовать нажитые за клубную жизнь знакомства. Потом – удачное замужество и переезд в престижный пригород”.

От практичной Вероники никто не ожидал такой беспечности. В один прекрасный день она бросила прибыльную работу юриста в сфере недвижимости и поехала закреплять уже пройденный в российском университете курс экономики во Флоренцию: объект ее многолетней страсти никак не решался пригласить ее туда в качестве жены. Сегодня Вероника почти не вспоминает о нем, да и вообще итальянские мужчины при ближайшем рассмотрении показались ей безынициативными и малодушными. Ее лучшие друзья – тренеры-гомосексуалисты из фитнес-клуба. Натуралы же не проходят проверки на прочность. “Недавно я сломала ногу, катаясь на лыжах с одним бойфрендом, – рассказывает она. – Он даже не скрывал, как он расстроен тем, что я испортила ему выходные: он-то ждал, что я буду абсолютным пингвином, радующимся холоду и снегу, что водку буду хлестать литрами. А я вот – взяла и ногу сломала. Конечно, рассчитывать на его помощь в те дни, что я сидела узницей в своей квартирке на четвертом этаже без лифта, не приходилось. Если на горизонте маячит хоть маленькая ответственность, они тут же сбегают”. А русские девушки требуют много ответственности, поэтому лучше иметь их в числе близких подруг, чем невест – считают итальянцы.

Аня отправилась в университет Палермо изучать экономику, потому что “на юриспруденции было слишком долго учиться”. Палермо – пример прекрасного ничегонеделанья в белых штанах. “Русских там очень любят, – вспоминает Анна. – В университете за одно старание накидывают балл”. Наши соотечественники составляют львиную долю туристов, проезжающих в год через Палермо – есть повод не чаять в них души. Для русских студенток всегда выложена золотым кирпичом дорога в гиды. Аня играючи прошла собеседование в местное турагентство… но в последний момент передумала и перевелась в Миланский университет коммуникации на факультет рекламы. Вот коммуникации и рекламе у Италии действительно стоит поучиться.

В общем, быть русской в Италии престижно. Неслучайно эмигрирующие туда украинки и белоруски на первых порах говорят, что они русские. Некоторые наивно думают, что это они для упрощения: мол, итальянцам один черт, что из России, что с Украины, что из Белоруссии. Но учитывая суровый сепаратистский настрой обеих наций, легко понять, что к такому “упрощению” украинки и белоруски прибегают, только если это сулит выгоду, перевешивающую чувство гражданской самоидентификации.

Германия: гастарбайтеры и высшее образование

Текст: Николай Митрохин

Типичное российское представление об “исламистах, заполонивших Западную Европу”, является отражением собственных страхов нашего общества и имеет мало отношения к тем реальным претензиям, которые предъявляют в старой части Евросоюза мигрантам из мусульманских стран.

В Германии, например, сам по себе ислам как вероисповедание большой части мигрантов острого беспокойства не вызывает. Турецкие экономические мигранты, гастарбайтеры, составляющие абсолютное большинство исламского населения страны, приезжают и живут в Германии уже около полувека. Известно, что лишь малая часть из них придерживается более-менее строгих религиозных правил. Наоборот, порношопы – неотъемлемая часть турецких кварталов, а в практически любой турецкой забегаловке вам нальют алкоголь.

Социальные претензии к туркам, символом которых стал вопрос о “женщинах в платках”, лежат в другой плоскости – традиционализме. Приезжающие в Германию в основном из деревень и мелких городков турецкой провинции парни приносят с собой нравы, о которых в Германии давно уже забыли. Отработав десяток лет на конвейере, получив постоянный вид на жительство, они женятся на купленной на своей родине «девушке в платке”. Так внутри немецкого общества возникает очередная семейная ячейка, исповедующая деревенский взгляд на мир и с подозрением относящаяся к ценностям страны, в которой они, скорее всего, намерены остаться. И воспитывающая в том же духе своих детей.

С точки зрения турецкой семьи картина выглядит благополучно. Муж работает на заводе или в мелком “турецком” бизнесе. Зарабатывает очень приличные по меркам своей старой родины деньги – от полутора до двух с половиной тысяч евро чистыми. На них он не только может содержать неработающую жену и трех-четырех детей, но и помогать родственникам в Турции. Поэтому своим детям он может пожелать лишь одного – пойти тем же путем. Мальчикам – занять место у станка. Девочкам – поиграть в куклы и выйти замуж.

С точки зрения немецкого общества ситуация выглядит совсем иначе, и обязанности прижившейся семьи гастарбайтеров перед новой родиной уплатой налогов не исчерпываются. Общество не хочет, чтобы папа в такой семье бил жену и детей. Не хочет, чтобы девушек выдавали замуж против их воли. Желает, чтобы государственные субсидии на детей тратились именно на них и в Германии, а не на свадьбу чьего-то племянника в другой стране.

Однако этим пожелания не исчерпываются. Немецкое общество видит Германию инновационным государством, успех которого в течение последних десятилетий определялся высокой профессиональной квалификацией большинства работающих граждан, их способностью быстро адаптироваться к новому. Проще говоря, рабочий на конвейере, не говоря уже о продавце шаурмы, – это индустрия прошлого века, новое время требует универсального техника, способного оперировать сложными устройствами и регулярно переучиваться. Кроме того, Германии нужны новые поколения инженеров и ученых, способных поддержать ее репутацию мирового центра технических разработок. Поэтому установки большинства турецких семей на воспроизводство новых поколений относительно малоквалифицированных рабочих и относительно малообразованных жен многим в Германии не нравятся.

Есть ли выход из этой ситуации? И да, и нет. Турецких студентов в университетах и техникумах по-прежнему мало, особенно по сравнению с другими категориями мигрантов – выходцами из русско- и польскоязычных семей. Но недавно я обнаружил любопытную прослойку офисных служащих – профессиональные медсестры и прочий медицинский персонал, среди которого оказалось неожиданно большое количество турчанок юного и среднего возраста. Может быть, тут заложена точка роста, и их детям обеспечено умное будущее? Во всяком случае многие старомосковские армянские и грузинские семьи в 1920-1930-е годы начинали свой путь в столичное высшее общество с медицины и до сих пор сохраняют в ней сильные позиции.

Великобритания: котлы бы делать из этих людей

Текст: Аня Дородейко, bbcrussian.com

Перед майскими выборами правящей партии Великобритании слово “иммиграция” – чуть ли не ключевое в кухонных, телевизионных, кабинетных и других разговорах.

“Даже удивительно, насколько счастливые у вас негры, – поделился впечатлениями от первого визита в Англию один мой бессознательно неполиткорректный товарищ. – Ездят себе на автобусах, никто их не задирает”.

Негры, конечно, сильнее всего отличаются по внешнему виду от, скажем, Байрона или Нельсона. Хотя в современном потомственном британце намешано столько кровей, что он вполне может носить фамилию Нвачуку, Ахмед или Чанг и иметь темный цвет кожи или монголоидный разрез глаз. Сами британцы в последний раз удивлялись этому, как и гомосексуалистам, примерно 30 лет назад.

Как и Нью-Йорк, Лондон обязан своей историей и культурой многочисленным волнам иммиграции: от римлян и викингов до гонимых гугенотов и евреев, а также граждан из бывших колоний. А если взять одно из последних уникальных достояний города, его нынешнего мэра Бориса Джонсона, то он вообще, по собственному выражению, является “человеком-котлом”, в котором помимо прочего бурлит и турецкая, и даже русская кровь.

Борис Джонсон – консерватор. Но и в двух других главных британских партиях – лейбористской и либерально-демократической – тоже имеются  «интересные» личности. Так, члены кабинета Гордона Брауна Эд и Дэвид Милибанды — потомки польских евреев, чья двоюродная бабушка, профессор востоковедения Софья Милибанд, недавно обнаружилась в Москве. А симпатичный и неожиданно подскочивший в рейтингах популярности глава либерал-демократов Ник Клегг – внук российского дедушки, сын подданной Голландии и женат на испанке.

И вот сейчас, перед выборами, в связи с тем, что в последнее время из-за притока иностранных граждан население «островка» увеличивается на 150-200 тысяч человек в год, три крупнейшие партии страны предлагают меры по ограничению иммиграции.

Тори (консерваторы) хотят урезать число иммигрантов до десятков тысяч в год, чтобы избежать катастрофического перенаселения. Метод, которым предлагается достичь такого результата, – квота, годовое ограничение на число иммигрантов из государств за пределами Евросоюза. К сожалению, этот лимит может означать трудности для компаний, желающих пригласить талантливого работника, скажем, из России или Америки.

Кроме того, придя к власти, тори обещают сделать все возможное, чтобы жители новых стран ЕС не смогли так же запросто и сразу приезжать работать в Британию, как это вышло, скажем, у польских водопроводчиков и рабочих из Литвы в 2004 году.

Лейбористы полагают, что надо по-прежнему придерживаться системы очков – как в Австралии. В Британии ее начали вводить два года назад, и соратники мистера Брауна уверяют, что благодаря ей поток иммигрантов явно замедлился.

Либеральные демократы тоже носятся с идеей очков, но хотят, чтобы система стала региональной, а не национальной, и иммигранты могли приезжать работать только в определенные регионы страны – где без их навыков действительно не обойтись.

По разным оценкам, от 50% до 98% всех новых рабочих мест, созданных в стране с момента прихода к власти новой лейбористской партии Тони Блэра в 1997 году, заняли иммигранты. И это, конечно, не может не расстраивать местных жителей. С другой стороны, во время экономического спада работодателям (фермерам, владельцам ресторанов, начальникам строительных фирм) нужно, чтобы на них трудились хорошо и за небольшую плату, а многие британцы в наши дни так не умеют или не хотят. За это многие благодарят щедрую систему пособий, которая, в свою очередь, не была бы такой щедрой, если бы экономику не поддерживали на плаву иммигранты. В общем, получается замкнутый круг, и следующей правящей партии предстоит попытаться выйти из него так, чтобы все  остались довольны.

Яблоки и клубнику, сбором которой в студенчестве подрабатывал мой английский муж, теперь собирают исключительно поляки, литовцы и латыши (а иногда и белорусы из сельскохозяйственных вузов со связями). Этим трудом, от которого, правда, сильно ломит спину, очень постаравшись, можно заработать до 200 фунтов в неделю. Праздный британец получает от государства 65 фунтов в неделю как пособие по безработице, но зато имеет уникальную возможность целый день смотреть футбол и пить крепкое пиво дешевых сортов с товарищами по (не)счастью. Многие к 17 годам рожают ребенка или двух, за что им выделяют жилье и дают разные надбавки.

Подобные молодые семьи иногда можно заметить у полок супермаркета, где продают квашеную капусту и другие польские продукты. Обычно они привлекают к себе внимание словами: “Понаехали тут, заняли наши рабочие места”.

США: шериф на тропе войны

Текст: Эл Кохолик

Несколько лет назад на территории США проживало 11,5 миллионов нелегальных иммигрантов, почти половину из которых составляли мексиканцы. В среднем в страну каждый год прибывает по 770 тысяч человек, у которых американской визы либо нет вовсе, либо она есть, но после окончания срока ее действия иностранный гражданин из Штатов не выезжает.

Почему мексиканцы едут в США — понятно всем, но очень много споров в стране вызывает отношение к ним властей и экстремистских организаций. С одной стороны, нам, честным налогоплательщикам, обидно оплачивать из своего кармана их больничные счета (если иммигрант истекает кровью, то, каким бы матерым нелегалом он ни был, врачи его примут и подлечат), но с другой, иногда и в самом деле складывается впечатление, будто речь идет о каких-то диких койотах или вредителях сельхозкультур. Когда в 2004 году на границе с Мексикой организация «Хьюман Бордер» установила цистерны с водой для нелегальных иммигрантов (до того, как между странами начали возводить стену, большинство из них приходило в штат Аризона через пустыню, и каждый год по дороге погибало не меньше 200 нелегалов), постоянно находились люди и организации, которые выступали против этих  цистерн и даже увозили их из пустыни.

Ну и, конечно, с особой симпатией я начал относиться к мексиканским нелегалам с тех пор, как несколько раз услышал высказывания шерифа Джо Арпайо из округа Марикопа, штат Аризона. Это, скажу я вам, крутой мужик. Иммигранты (даже легальные!) считают его своим главным врагом, и, судя по его выступлениям в прессе, Арпайо поставил перед собой цель «истребить всех нелегалов». Слушаешь его — и прямо дрожь пробирает. И думаешь: слава богу, что у меня есть ID и что я — белый.

Недавно Арпайо сказал в интервью газете Washington Times: “Моя мысль предельно ясна: если ты явился в США и я тебя поймал, ты отправляешься прямиком в тюрьму… Я не собираюсь передавать тебя федеральным властям, чтобы те предоставляли тебе бесплатную поездку обратно в Мексику. Я сам предоставлю тебе бесплатную поездку — ко мне в тюрьму».

А еще у него как-то спросили на пресс-конференции, каким образом его офицеры определяют, кого именно следует остановить, чтобы попросить показать удостоверение личности. Арпайо ответил: «Есть у нас кое-какие критерии. Если человек выглядит так, как будто только что приехал из Мексики, мы его берем». Мой чернокожий приятель Биг Энд, услышав об этом, страшно возмущался: «Как же, по его мнению, выглядит нелегальный эмигрант? У него что, на голове сомбреро, а в зубах — тако?» Биг Энд не зря так кипятится: ему самому постоянно приходится беседовать со стражами порядка — как бы хорошо он ни одевался и как бы грамотно и культурно ни говорил, все равно обязательно найдется «белый толстяк», который подойдет к нему в развалочку и спросит, чем это он тут занимается и есть ли у него при себе документ.

Арпайо стал уже настоящей звездой с неофициальным званием «Крутейший Шериф в Штатах». Под его руководством депортируются тысячи людей, правда, за это на шерифа то и дело подают в суд, обвиняя и его самого, и его сотрудников в расизме и прочих нарушениях человеческих прав. Впрочем, если вы не иммигрант (ну, или не помогали иммигранту перебраться через границу — таких людей Арпайо тоже считает преступниками и сажает на два года!), он может вам даже понравиться. Например, недавно он начал продавать на своем сайте розовые мужские трусы с надписью «Джо, вперед!», а когда они приобрели некоторую известность, расширил ассортимент товаров за счет особых розовых наручников. В общем, не знаю, как мексиканцам, а мне уже интересно встретиться с мистером Арпайо как-нибудь на вечеринке в честь представления его к какой-нибудь государственной награде и поговорить о ситуации с перенаселением штата Аризона в частности и Соединенных Штатов в целом.

Япония: навеки гайдзин

Текст: Юра Окамото

Уж не знаю, каким чудом это у них (у нас) получается, но почти каждый белый человек, проведя в Японии неделю, знает японскую культуру лучше самих японцев.

– Эх, – говорит мне какой-нибудь Джон Джексон из Вайоминга, с немалым трудом подцепляя рис палочками, – разве это японская еда? Вот в эпоху Мэйдзи…

Другой стоит в чем мать родила у горного ручья возле людной тропы, потирая различные интимные части своего белого тела и нисколько не смущаясь ошеломленных взглядов проходящих мимо японцев, и в ответ на мой протест заявляет:

– Да что вы! До американской оккупации японские мужчины всегда мылись вместе с женщинами! Мы же с вами понимаем…

Хотя эта позиция не очень-то адекватна, она в какой-то степени оправдана тем, как сами японцы смотрят на иностранцев и какое место предоставляют в своем обществе белым братьям, которых называют “гайдзин” – “человек извне”.

Японское общество в принципе ориентировано на заимствование. В далеком прошлом заимствовали из Китая, первую половину двадцатого века – из Европы, вторую – из Америки. И для современного японца те, у кого заимствуют, – нечто большее, чем люди. Их буквально ставят на пьедестал, детально изучают, что-то берут, что-то отбрасывают, но диалог с ними ведут редко. Остальных же иностранцев попросту игнорируют.

При этом в Японии постоянно проживает пятьдесят тысяч одних только американцев, большинство которых ведут более или менее благополучный образ жизни, преподавая японцам английский. Для японцев английский – дело престижа, и многие домохозяйки нанимают себе белого человека не столько для того, чтобы выучить язык, сколько для того, чтобы обзавестись личным носителем языка, эдаким “ручным” гайдзином, которого можно показывать знакомым и соседям. Студенты за редким исключением не прогрессируют: иностранные слова, не складываясь в японских головах в отдельную языковую систему, в сильно искаженном виде просто входят в японский язык. В результате половина современного языка пишется на катакане – особой азбуке для иностранных слов, студенты остаются на начальных уровнях всю жизнь, а спрос на учителей английского не падает. Интересно, что очень часто гайдзин преподает язык не в одиночку, а с японским учителем, который уже на японском разъясняет ученикам тонкости грамматики. Знакомый учитель английского из Англии пожаловался мне, что на уроках не преподает, а просто изображает аутентичного туземца – нечто среднее между клоуном и зверюшкой в зоопарке.

Еще один вид деятельности для белых гайдзинов – так называемые “поддельные священники”. Если вы готовы надеть на себя рясу, заучить несколько фраз на японском или английском и изображать из себя священника на свадьбе, ваше будущее в Японии обеспечено. Многие пары, правда, бывают привередливы, выбирая себе иностранца по вкусу, заказывая высоких или низкорослых, толстых или худых, тех, которые могут или не могут говорить по-японски, так что надо еще и соответствовать желаемому типажу. Ощущение, что бедняга иностранец здесь не более, чем товар, еще сильнее, чем с преподаванием английского. Вот почему большинство “священников” после церемонии отправляются в бары для иностранцев, дружно проклинают японцев на чем свет стоит, сетуют на исчезновение старой доброй японской культуры – которую только они-то и знают – и усердно промывают душу после богохульной работы.

В результате между белыми и японцами стоит непробиваемая стена, в которую с обеих сторон дружно подкладываются кирпичики. С точки зрения японского обывателя, белый гайдзин должен стоять по ту сторону стены и продавать в Японии свою культуру. С точки зрения среднестатистического гайдзина, японцы годны только на то, чтобы оплачивать иностранцам проживание.

Бывают, конечно, и исключения. Я приехал в Страну восходящего солнца шестнадцать лет назад, говорю на японском так, что по телефону никто мою иностранность не замечает, у меня японский паспорт, жена японка и двое весьма узкоглазых детей. У меня есть друзья японцы, которые не ставят меня на пьедестал, пьют со мной то японское сакэ, то водку и звонят, когда им плохо. Я чувствую себя японцем не меньше, чем русским, и по крайней мере стараюсь найти общий язык и с традицией, и с современной Японией. И все равно на улице чужие дети показывают на меня пальцем и кричат: “Гайдзин!” А родители? Родители хватают ребенка за руку и поучают: “Не показывай на дядю гайдзина пальцем”.