Европеец в саванне

Я родился и вырос в Амстердаме, в семье с тремя детьми. Я был самым младшим, а потому родители опекали меня особенно тщательно. Так что рос я в безопасности и под защитой. Единственной брешью в этой круговой обороне было то, что в восьмилетнем возрасте мне позволили посмотреть фильм «Челюсти». Думаю, если бы Стивен Спилберг осознал эффект, который производит его шедевр на неокрепшие души, он значительно поднял бы возрастной ценз на просмотр. Но, к сожалению, великий режиссер этого не сделал, и я рано разлюбил пляжный отдых. Больших трудностей это не вызывало — за пределы Европы мы не выезжали, потому что денег у моих родителей на экзотические развлечения и дальние перелeты тогда не было. В глубине же души я мечтал о приключениях и жаждал новых впечатлений. Наверное, это во многом и обусловило выбор моей профессии. Камера – это билет в новый мир. Впрочем, до 27-летнего возраста моя операторская работа ограничивалась съемками в Нидерландах. Но в один прекрасный день всe изменилось.

Меня вызвал к себе некто Эверт ван ден Бос и сказал, что у него есть предложение, от которого нельзя отказаться. Эверт продюсировал ряд фильмов Хуго ван Лавика, одного из ведущих документалистов Голландии того времени в области дикой природы, и его команда нуждалась в «талантливом молодом операторе». Рассказал мне это Эверт совершенно ровным тоном, а потом поинтересовался, не хочу ли я выручить его друга и поехать в Африку.

Когда до меня дошло, что именно мне предлагают, я спешно начал перечислять кандидатов, способных справиться с поставленной задачей куда лучше меня. Эверта умилила моя скромность, и он дал мне неделю на размышление.

Все последующие дни я потратил на то, чтобы прочитать как можно больше об Африке, расспросить людей, успевших там побывать, о тяготах и лишениях походной жизни, а также всевозможных ужасах, на каждом шагу подстерегаюших рафинированного европейского парня в диких условиях. В своей голове я составил своеобразный список того, что может пойти, а значит, и пойдeт не так. Но как воображение ни старалось запугать меня, вскоре любопытство и (да что уж там!) амбиции взяли верх, заставив меня согласиться.

***

Приехав в Танзанию, я поразился тому, насколько отличается эта страна от всего, что я видел до этого. Другой воздух, другая вода, другие традиции и совершенно другие люди. Я чувствовал себя маленьким ребенком, который заново познает мир, и пытался впитать в себя как можно больше неизведанного. В начале моего пребывания в лагере мне довелось снимать интервью с одним маститым оператором, долгое время проработавшим здесь. Он-то и рассказал мне, что каждый документалист, приезжающий в саванну, обязательно проходит три стадии.

Первую из них можно охарактеризовать как стадию неизвестного. Ты ничего не знаешь о стране, животных, их повадках и образе жизни, но тщательно пытаешься сделать хорошие кадры. В итоге недовольные продюсеры обрывают телефон и настоятельно рекомендуют взять ноги в руки и выдать-таки что-то приличное, потому что сейчас они видят лишь снятые с безопасного расстояния удаляющиеся спины.

Желая доказать свою состоятельность, ты волей-неволей входишь во вторую стадию. Стадию эксперимента. Тут тебе уже приходится идти на риск. Но так как степень риска ты оценить ещe не в состоянии, то самонадеянно замахиваешься и… И тут происходит нечто. Ситуация, из которой, если повезeт, тебе удаeтся выбраться живым. Только после этого ты входишь в третью, финальную стадию. Стадию знания. Ты становишься мудрее. И вот тогда-то можно сделать по-настоящему хороший кадр.

Этот разговор глубоко меня задел. Во-первых, потому что, пробыв в Африке всего неделю, я не переставал восхищаться людьми, которые, проработав в саванне годами, знали ее вдоль и поперeк и достаточно уверенно чувствовали себя в условиях дикой природы.

Сам же я был трудолюбив и любопытен, но пока этого оказывалось недостаточно. Тем утром я получил письмо от Эверта ван ден Боса. Ему не понравились мои негативы. Я горько улыбнулся: теперь я знал, в чeм дело. Я перешeл на вторую стадию. Ну что ж, будем ждать катастрофы, подумал я тогда и выключил камеру.

Вторая стадия

Каждое утро, выходя из палатки, я не переставал восхищаться необыкновенным пейзажем: знойный луг, покрытый невысокой травой, несколько раскидистых акаций, а сразу за ними, метрах в тридцати от лагеря, начинались небольшие кусты. Получалась своего рода граница. Здесь – лагерь, люди; там – дикий мир, куда без специального оборудования выходить не разрешалось. Нас сразу предупредили – в кустах в засушливый сезон всегда бродит парочка гиен. Близко к лагерю они не подходят, но и нам к ним без приглашения наведываться не стоит. Они уважают наши границы, мы — их.

Я был поражен. В Европе диких животных мы видим разве что в зоопарке, за ограждением, а тут мне волей-неволей приходилось полагаться на их чувство такта и уважение к моему личному пространству. Однако, как выяснилось, ко всему в жизни привыкаешь, и уже через неделю, медленно рассекая лучом фонарика ночную темноту, я совершенно спокойно реагировал на две пары горящих глаз, из отдаления наблюдавших за каждым моим движением. Я же, в свою очередь, наблюдал за ними, наивно полагая, что нахожусь в безопасности.

Однажды вечером ребята из съемочной группы спросили, не хочу ли я выпить пива в одном из баров в получасе езды от лагеря. Я был вынужден отказаться, так как к утру мне нужно было написать кучу отчетов по проделанным съемкам. Я так увлекся работой, что не заметил, как все уехали. Когда, наконец, я отложил ручку, то осознал, что в лагере я совершенно один, а на улице – кромешная тьма. Я погасил керосиновую лампу, освещавшую комнату, взял фонарик и вышел на улицу. На сегодня у меня оставалась только одна задача: дойти до палатки-офиса, которая находилась метрах в двухстах от моей, и отнести туда негативы с отчeтами, которые завтра должны были отправиться на почту в специальном фургоне.

Я медленно шагал в кромешной тьме по знакомой тропинке, не испытывая особого страха. Скорее, лeгкое чувство клаустрофобии. Было такое ощущение, будто передо мной стена, которую разрезал только свет моего фонарика. В какой-то момент мне стало любопытно, на месте ли мои друзья – парочка гиен. Я остановился и, развернув фонарик влево, посмотрел в сторону кустов, ожидая увидеть четыре знакомых светящихся глаза. Но то, что осветил мой фонарик, заставило меня вздрогнуть. В тридцати метрах от меня кусты «светились», будто увешенные рождественскими гирляндами. Из темноты на меня глядели десятки пар глаз. Помню, я подумал: «Чeрт возьми! Сколько же вас тут?!» И начал нервно пересчитывать. Под светом моего фонаря гиены засуетились… Я сбился со счeта и, направив фонарь левее, чтобы начать заново, замер…

В тусклом луче света я увидел движение. Одна из гиен направлялась ко мне. Окаменев от ужаса, я не мог сдвинуться с места. В моей голове проносились обрывки советов: ни в коем случае нельзя поворачиваться к хищнику спиной; что отступать нужно медленно, смотря животному прямо в глаза. Но какое там? Это же гиена. Животное с самой сильной челюстью на земле. Еe зубы перемалывают кости, как соломку. И одно из этих животных я умудрился разозлить. Оно движется на меня, и оно хочет есть. И я побежал. Побежал так быстро, как только мог, забыв про свой фонарь. Запрыгнув в палатку, я быстро застегнул молнию и отошел подальше от входа.

Вот он, парень из Амстердама, чьи познания в области дикой природы ограничивались парой документальных фильмов BBC, один в палатке, безоружный, окруженный дикой саванной и темнотой. Я попытался успокоиться. Но мозг рисовал в воображении все более ужасающие картины. Я знал, что хищники чувствуют страх за сотни метров, но ничего не мог с собой поделать и дрожал всем телом.

Через несколько секунд я попытался подняться. Мои колени тряслись так, что было сложно устоять на ногах. Я подошeл к окну, чтобы посмотреть, проследовала ли за мной гиена. Сначала я не увидел ничего, кроме душного мрака. Потом перевeл взгляд чуть правее и буквально отпрыгнул от окна. Новая волна ужаса накрыла меня с головой: гиена сидела прямо перед входом в мою палатку. То, что случилось дальше, не поддается никакому логическому объяснению, но, перед тем как попытаться изложить последующие события, мне придeтся вернуться на несколько недель назад.

Перед путешествием, стараясь побольше узнать, что ждeт меня в саванне, я пообщался с моим другом по киноакадемии, Полом Кингом, который уже несколько раз работал с Хуго ван Лавиком. Он рассказал мне много интересного про Африку, а также попросил кое-что ему привезти из лагеря. Некоторое время назад, когда Пол находился здесь на съeмках, он подвeз до ближайшего города одного из местных жителей, за что последний подарил ему своe копьe. Как объяснял Пол, вещица очень красивая и опасная, с двумя острыми листовидными наконечниками, которые местные кузнецы изготавливают из кусков железной руды. В суматохе он забыл копье в одной из 11 палаток, в специальном отделении на крыше. Я обещал другу, что если найду копьe – обязательно привезу его с собой.

Погруженный в работу, я забыл о нашем разговоре на несколько недель. Теперь же, сидя в палатке как затравленная добыча, которую отделяет от врага лишь тонкий слой брезента, я услышал голос Пола. Услышал так ясно, словно он стоял у меня за спиной: «Копьe!»

Дрожащими руками я начал ощупывать крышу в надежде, что из одиннадцати палаток лагеря, мне посчастливилось оказаться именно в той, которую несколько месяцев назад занимал Пол. Я старался двигаться быстро и бесшумно, чтобы не нарушить тишины, в которой раздавалось лишь биение моего сердца и выжидающее дыхание хищника.

Вдруг мои пальцы нащупали что-то острое. Вот оно! Теперь передо мной стояла не менее сложная задача. Достать оружие можно было только снаружи. То есть мне предстояло открыть палатку и, оказавшись таким образом лицом к лицу с гиеной, развернуться к ней спиной и снять копьe с крыши. Я попытался отрепетировать свои движения. Одной рукой расстeгиваю молнию, потом делаю шаг из палатки, быстро разворачиваюсь и хватаю копьe. Задача казалась невыполнимой, но выбора у меня не было. Скоро к моему ненадежному убежищу подтянется вся стая хищников, и тогда у меня не останется ни малейшего шанса. В каком-то трансе я придвинулся к выходу и потянул молнию вверх.

Я не могу вспомнить, что было дальше. Помню лишь, что, как будто бы очнувшись ото сна, стоял на улице. Меня окружал мрак. Сердце колотилось. Горло саднило. Над головой я двумя руками держал окровавленное копьe, а раненая гиена с воплем бежала прочь. Каким-то до сих пор непонятным мне образом я стал таким же, как карауливший меня хищник. Инстинкт заменил мне и волю, и разум. И лишь полностью отдавшись ему, я смог отвоевать свою жизнь.

Через пару недель после этого случая в наш лагерь пришло письмо с просьбой быть крайне осторожными. Оказалось, что несколькими днями раньше погиб немецкий турист. Он выглянул из палатки, чтобы полюбоваться бесчисленным количеством звёзд на иссиня-чёрном небе Африки, видимо, замечтался и заснул. Гиена подкралась к нему и отгрызла бедолаге голову.

Третья стадия

Я не могу сказать, что после истории с гиеной полностью избавился от страха перед саванной или, напротив, начал бояться каждого шороха. Нет. Изменилось что-то другое. Моe отношение к Африке, дикой природе, миру, если хотите. Я не стал внимательнее, скорее научился чувствовать, на что стоит обращать внимание.

Мне запомнился ещe один случай. Мы снимали Софи Бак, специалиста в области поведения больших кошек. Выехали на двух джипах на тот участок саванны, где обитает большое количество львов.

Жара стояла нешуточная. Из любопытства перед выходом я измерил температуру в палатке — +45. Снаружи – +56.

Мы колесили по саванне, но, как на зло, по пути не встретили ни одного льва. Солнце уже начинало садиться, а мы так и не сняли ни одной сцены. Когда работаешь над документальным фильмом, такое, конечно, не редкость, но настроение у всех всe равно было неважное.

Софи находилась в одном джипе, а я, водитель, звукорежиссeр и продюсер — в другом. Общение между двумя машинами происходило по рации. В какой-то момент Софи предложила рассредоточиться. Через час-другой придeтся возвращаться, вероятность встретить льва порознь как-никак удваивалась.

Мы тогда находились в районе так называемых островных гор (каменистых образований, расположенных в основном в жарких и засушливых районах Африки), впечатляющий ландшафт, но в то же время весьма опасный. Среди камней, как в лабиринте, очень легко заблудиться. Ситуацию осложняло и то, что наш водитель в данной местности бывал не часто и ориентировался плохо. Тем не менее мы разделились и продолжили наше сафари по отдельности.

В какой-то момент рация вышла из строя, и мы потеряли связь с Софи. В течение получаса мы смотрели в бинокль в надежде увидеть хотя бы какое-нибудь движение. Безрезультатно. Либо мы уехали слишком далеко, либо машина Софи была скрыта от нас скалистым рельефом. Ночевать посреди дикой саванны, без палаток и оружия сродни самоубийству. Я оглянулся на водителя, который, в свою очередь, нервно пожал плечами. Дороги назад он не знал. Время играло против нас. Танзания находится близко к экватору, поэтому темнеет здесь в одночасье. Бензина на то, чтобы колесить по округе у нас недостаточно. Рация молчала. Положение незавидное. Мои мысли прервал водитель: «Даниел, что это там?» Я навeл бинокль в ту сторону, куда он указывал.

Посреди раскалeнной равнины я заметил фигуру, медленно двигавшуюся по иссушенной зноем траве. Приглядевшись, я увидел, что это был молодой парнишка — на вид не старше двенадцати — из племени масаи. Он шeл босиком и держал в руке точно такое копьe, что лежало у меня в палатке. Мальчик двигался медленно и достойно. Рядом с ним бежало несколько козлов. Время от времени он останавливался, чтобы подождать отставших животных, а затем так же спокойно продолжал свой путь. Эта картина осталась у меня в памяти навсегда.

Здесь мы, четверо взрослых мужчин, в навороченном Land Rover английской сборки, с рацией, спутниковым сообщением и полной экипировкой. И нам страшно. Мы нервничаем и суетимся, как малые дети, потерявшие из вида маму в супермаркете. А там он. Худенький мальчишка. Один. Босоногий. Он ступает по бездушной саванне и пасeт свой скот, оберегая его от опасности. И он спокоен и невозмутим.

Мы, европейцы, привыкли смотреть на танзанийцев сверху вниз. Мы пытаемся заботиться о них, учить их… Но чему? Кто сказал, что те знания, которые ставятся во главу угла у нас, действительно столь важны? Кто поручится за то, что мы крепче стоим на ногах лишь потому, что извечно пытаемся навязать свою волю тому, что нам неподвластно?

Чрезмерная безопасность, к которой мы в Европе так отчаянно стремимся, не делает ли она нас уязвимыми? Не отдалились ли мы от природы настолько, что она в какой-то мере стала нашим врагом, а не союзником?

Именно тогда, в Африке, я и понял для себя главное. Постоянно стремясь контролировать мир, мы перестали быть его частью. Это нам стоит поучиться у масаи, которые до сих пор хранят те знания, которые в европейской культуре, увы, потеряны.

В Африке я повзрослел. Повзрослел по-настоящему. Я наконец-то увидел мир таким, каков он есть, с его великолепием и уродством, богатством и бедностью, любовью и жестокостью. Только осознав эту двойственность, впустив еe в себя, я, наконец, примирился с тем, что раньше вызывало во мне смятение. Я научился не только смотреть, но и видеть.

Саванна либо ломает тебя, либо закаляет. Мне повезло — cо мной произошло последнее.

Текст и фото: Даниел Галленкамп